Катарсиса хватит не на всех

Давно я не получала такого удовольствия от чтения. Говорю это вопреки законам жанра рецензии, требующим поддать в первом абзаце жару и пару, чтобы заинтриговать читателя. Понравилось все, от замысла до реализации. Читала и сама себе завидовала. Надеюсь, это извинит некоторое обилие слов в моей рецензии.

С момента выхода на русском языке — а это новинка 2014 года — "Клуб неисправимых оптимистов" Жана-Мишеля Генассии занимает верхние строчки в рейтингах продаж крупнейших книжных магазинов. На родине роман стал лауреатом Гонкуровской премии лицеистов. А говорят, хорошая литература нынче не в чести! Впрочем, так говорили во все времена.

Французскому писателю удалось создать удивительно ясное и легкое повествование. Несмотря на обилие героев, политический и мировоззренческий плюрализм. Несмотря на неоднозначность, историческую многослойность и многократное отражение каждой темы. Несмотря на масштаб описываемых событий, которые то охватывают полмира, то сжимаются до небольшой потайной комнаты в парижском бистро. Несмотря, в конце концов, на литературное достоинство текста, названного критиками "великим романом". Возможно, помог многолетний опыт работы автора на телевидении. Кино оттачивает лаконизм, ведь произнесенное слово более тяжеловесно, чем написанное. Отсюда краткость и точность фраз "Клуба неисправимых оптимистов". Бывает так: литературный дебют — и сразу в яблочко. А то и в яблоню познания добра и зла, как у Генассии. Тут заслуга не только его краткости, но и таланта.

Итак, бистро. В Париже кафе — больше заведение культуры, нежели общепита. Средоточие жизни. На Монпарнасе и Монмартре невозможно найти кафетерий, куда не захаживала знаменитость уровня Лотрека, Элюара, Рембо, Матисса, Хэмингуэя. На авеню д'Орлеан Ульянов-Ленин встречался с Инессой Арманд. В "Два маго" в Сен-Жермен-де-Пре Пикассо впервые увидел Дору Маар. Уайльд и Дойл сиживали в "Кафе мира" на бульваре Капуцинов. Спуститесь от Сакре-Кер на юг, и вам покажут кафе, где якобы работала Амели, и кафе, где на самом деле был снят одноименный фильм. А герои Жана-Мишеля Генассии обретают воплощение в интерьерах некоего бистро "Бальто" на площади Данфер-Рошро неподалеку от Люксембургского сада.

1959 год. Юный Мишель, любитель книжек и чемпион по настольному футболу, неожиданно обнаруживает в "Бальто" комнату, в которой собирается странное общество, именующее себя Клубом неисправимых оптимистов.

"Удивил меня не сам клуб, а сидевшие за шахматной доской в прокуренной задней комнате популярного бистро Жан-Поль Сартр и Жозеф Кессель".

Вечером того же дня отец Мишеля пытается понять разницу между коммунизмом и политическими пристрастиями Сартра, но в итоге просто запрещает сыну таскаться по сомнительным заведениям.

К счастью, мальчик без малейших сомнений нарушает этот запрет.

***

Мы знакомимся с Мишелем, когда ему всего двенадцать. Думаю, юность главного героя принципиальна для Генассии. Она позволяет Мишелю быть не ограниченным своими убеждениями учителем, а учеником с открытым сердцем. Воспринимать противоположное.

"Я любил Рембо — у него была волнующе бурная жизнь, и Кафку — за то, что прожил жизнь так сдержанно и незаметно".

Мишель — заядлый читатель, который не расстается с книгой ни дома, ни на учебе. Даже дорогу в лицей он преодолевает, уткнувшись в книгу. У мальчика возникает особая классификация писателей: те, с которыми он приходит к урокам вовремя, и те, что заставляют застыть столбом посреди улицы и читать, читать, забыв о времени и цели похода.

"Когда я объяснил воспитателю-диссертанту, что опоздал из-за самоубийства Анны Карениной, он принял это за издевку".

Не только в лицее, но и дома у Мишеля творится бог знает что. Дом в его сакральном смысле разрушается. Сначала исчезнет старая служанка Мария, потом сбежит кот Нерон, а потом и вовсе несчастья посыплются, как из перевернутого ящика Пандоры. Генассия скрыл трагедию за смешными, подчас очаровательными деталями семейных неурядиц.

По сути, перед нами вечный конфликт отцов и детей. Вновь взрослых раздражает детская открытость новому, которую они называют всеядностью, и чувствительность, которая в лексиконе старших становится распущенностью.

Но у Генассии любая тема, проходя через призму авторского замысла, преломляется, подчас неожиданно. У "малыша Мишеля" появляются другие "отцы". И это они озабочены тем, достойно ли их прошлое будущего "детей". Однозначного ответа нет. Удивительно, что в объемном повествовании от первого лица можно избежать субъективных оценок. Однако Генассии это удается. И вместе с тем в тексте нет недоговоренности. Нет мутности, которую менее талантливый литератор пытался бы выдать за аллегорию или аллюзию.

Роман не противопоставляет, а соединяет отцов и детей. Беда только в том, что чужих отцов с чужими детьми.

Мишель становится членом закрытого клуба. Ведь ему тоже, как в некоторой степени герою Керуака, "интересны безумцы, что без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенными".

***

Секрет неисправимого оптимизма чудовищно прост: если тебе удалось выжить, кому радоваться, как не тебе? Первое правило клуба: не доставай других своими проблемами; не думай, что есть правда, что ложь. Единственная истина на земле — жив ты или мертв. Остальное лишь вопрос верований или идеологии. Ты жив? Так живи!

Только они не просто живые, а выжившие. Обосновавшийся в "Бальто" клуб — общество ренегатов. Предателей, обрекших друзей на смерть. Мужей, бросивших рыдающих и цепляющихся за них жен. Беглецов из стран социалистического лагеря — СССР, Польши, Венгрии.

Так, к примеру, Томаш Загеловский был журналистом польской "Трибуны люду". Что бы он ни думал о своей жизни, все потеряло смысл в один момент: Томаш неожиданно узнал, что уже несколько месяцев как сидит в тюрьме. Чиновница мэрии попеняла журналисту, представившемуся "чужим именем". Дескать, настоящий Загеловский тоже пытался выдать себя за некоего Петра Левинского, но позже во всем сознался и был приговорен к десяти годам тюрьмы за предательство. Томаш выкрутился, "заявив, что он и есть Петр Левинский, но иногда называет себя Томашем Загеловским, потому что живет в его доме и спит с его женой". И сбежал из мэрии, из дома, из страны.

Второе правило клуба: говорить только о настоящем и о будущем; прошлого нет. "Забудь его, или умрешь".

Венгерский актер Тибор Балаж считал, что существует уровень падения, до которого не способен опуститься ни один человек. Никто, думал Тибор, не сможет бросить на произвол судьбы мать, посвятившую ему всю жизнь. Основатель Клуба неисправимых оптимистов, врач-ленинградец Игорь тоже, наверное, думал так когда-то, и тоже ошибался. А еще оптимисты узнали, что можно стирать с лица земли поэтов, но сохранять для будущего в памяти их стихи. Что доверие — смертоносное слово. Что не предают только мертвые.

"Уйдя на Запад, они отказались от удобных домов и успешной карьеры. Они не думали, что день завтрашний окажется таким невыносимо трудным. Некоторые за несколько часов превратились из высокопоставленных функционеров и руководителей крупных предприятий в бездомных бродяг, и это падение было столь же невыносимым, как одиночество и ностальгия".

Но третье правило клуба: считай, что худшее впереди, и радуйся тому, что имеешь сейчас.

Число членов клуба неисправимых оптимистов растет. Новые беглецы присоединяются к грустному празднику непослушания, только вместо строгих родителей — диктаторы и бюрократы всех мастей.

"Никиту Хрущева объявили пожизненным почетным членом клуба за постоянный вклад в его развитие".

Им нужен Мишель — tabula rasa, чистое сознание, открытое и готовое принять самых разных отверженных. Но когда Леонид говорит о Мишеле: "Он стал одним из нас", — это совсем не комплимент.

***

Вместе с тем мы видим ситуацию не только с точки зрения уехавших, но и с точки зрения остающихся. Пока одни бегут из соцлагеря на "родину прав человека" Францию, Французская империя тоже бьется в агонии, теряя своих детей.

Общество бурлит, и человеческие частицы треплет в хаосе броуновского движения. Брат Мишеля Франк ссорится со своей девушкой Сесиль, не сойдясь в ней во взглядах на Сартра и Камю.

"Между Сартром и Камю следовало выбирать — как между «рено» и «пежо», бордо и божоле, русскими и американцами, причем выбор делался раз и навсегда. Франк и Сесиль пытались переубедить друг друга, пуская в ход одни и те же аргументы. Звучали слова: «ограниченный», «история», «слепец», «трезвость взглядов», «непорядочность», «трусость», «мораль», «сознание»".

Другой центральный персонаж книги — брат Сесиль Пьер. Он добровольцем отправляется воевать в Алжир. Пьер надеется, что на войне у него будет больше свободного времени для завершения трактата по сенжюстизму. Разрабатываемая юношей политическая доктрина предполагает ликвидацию "жульнической демократии", установление власти мудрецов и запрет на размножение глупцов.

И снова Мишель является связующим звеном между разными полюсами. Юношеский максимализм в нем уступает любви к друзьям. Любви к Сесиль. Хотя мальчик не понимает, "как можно говорить одно, а делать совсем другое. Клясться, что любишь, и ранить любимого человека. Дружить и легко забывать о друге. Принадлежать к одной семье и ничего не знать друг о друге. Провозглашать высокие принципы и не следовать им, утверждать, что веришь в Бога, и поступать так, словно Его нет, мнить себя героем и поступать как сволочь".

В итоге Мишель поведает нам историю, в которой будет все вышеперечисленное.

Удивительно, как Жану-Мишелю Генассии удалось создать светлую, полную веры в людей, действительно оптимистичную книгу при том, что судьба каждого персонажа в отдельности — личная катастрофа. И даже катарсиса на всех не хватит.

***

Можно указать на некоторые особенности авторского стиля, позволившие Генассии так филигранно провести свою линию.

Любая ситуация выбора, конфликт, тема повторяются в книге неоднократно. Словно следуя закону Мерфи: неприятность, если она может случиться, случается. Причем меняя жанр с комедии на трагедию и обратно. То в роковых событиях, то в мелочах. Так разорившийся адвокат из фильма, решивший устроить праздник на последние деньги (трагедия) напоминает самого Мишеля, спустившего первый заработок на выпивку друзьям по клубу (комедия). Но анализируется та ситуация из череды аналогичных, копаться в которой не будет слишком больно.

Книга начинается безуспешной попыткой главного героя Мишеля примирить две ветви своей семьи, Марини и Делоне. Комичная сценка семейной вражды через несколько страниц разрастается до планетарного масштаба. Непримиримость Делоне и Марини поможет Мишелю понять глубину, непреодолимость — и абсурдность разногласий наций, систем, центра и колоний.

Ложь впервые предстает перед Мишелем в образе невинной сестры Жюльетты, проигрывающей пластинки брата в его отсутствие. Изучая биографии любимых писателей, мальчик с содроганием понимает: у каждого в шкафу "скрыт зловонный труп". Любой писатель может оказаться подонком, но создать книги, достойные прочтения. "Счастье зависит от степени нашей трусости", — приходит к выводу Мишель после контрольной по математике. Киноманы готовы ненавидеть незнакомцев, чья вина заключается в любви к "неправильным" режиссерам. В шахматы можно сыграть и с Иисусом, и с Сатаной. В клубе спорят до хрипоты, есть ли в неуязвимости русской хоккейной дружины заслуга ленинской доктрины или нет.

А спор с папашей Толедано заставляет Мишеля ощутить всю "прелесть" заранее проигранных идеологических диспутов: "Чтобы иметь хоть малейший шанс победить в споре, требовались огромные познания в диалектике или большой стаж пребывания в компартии. Настоящей. Одной из тех, что действуют по ту сторону стены".

Но иногда происходят чудеса. Невообразимые вещи, которые, по замыслу автора, тоже имеют комических двойников. Чудо выздоровления больного. Чудо явления цыпленка из без пяти минут яичницы. Полет кометы, позволяющий соединить несоединимое.

***

Если суммировать неявные оценочные суждения писателя, получается интересная картина. Один из самых обаятельных героев романа — Пьер, который теоретически примеряет на себя френч Сталина. Напротив, не вызывают симпатии горящие антифашистским гневом медики больницы, куда попал потерявший память немец.

"— Даю вам двадцать четыре часа. Потом я его выпишу. Не хочу, чтобы из-за него началась забастовка персонала.

Мазерен вышел, хлопнув дверью. Неизвестный улыбался. Игорь попытался все ему объяснить. Непросто сказать человеку, что люди ненавидят его из-за событий десятилетней давности, если его собственной памяти всего пять дней от роду.

— С чего начать? Как объяснить тебе про войну?"

Даже дружелюбный со всеми Мишель тоже борется. Не с коммунизмом, капитализмом, социализмом или пужадизмом. Он отказывает в понимании догматизму, выражая авторскую позицию. Разные идеологии не препятствуют взаимодействию. Догматизм исключает контакт.

Игорь называет родной город Ленинградом. Владимир — Санкт-Петербургом. Но важно признать, что "они любили один и тот же город, какое бы имя он ни носил". А Сартр признается в вечной дружбе своему оппоненту Камю: "Ссора — всего лишь один из способов жить рядом и не терять друг друга из виду".

***

"Есть книги, которые до определенного возраста детям читать не следует, — рассуждает герой Генассии. — И фильмы, которые лучше не смотреть. Их можно не понять, пройти мимо. На такие книги и фильмы нужно вешать табличку: «Не смотреть» или «Не читать, если не успел пожить»".

Чтобы полной ложкой черпать роман о неисправимых оптимистах, нужно познать ужас воспоминаний о двух мировых войнах и оказаться на грани третьей. Почувствовать желание навести порядок у нерадивых соседей — ведь именно благими намерениями мостятся повороты не туда. Ощутить темный, кровожадный позыв, чтобы все хорошие люди собрались вместе и убили всех плохих. И, может быть, после прочтения этой книги успокоить-таки свое ретивое. "Клуб неисправимых оптимистов" — роман объединения и понимания.

В чем проявляется свобода членов клуба, об обретении которой пишет Генассия? Нищие, полуголодные, с больной совестью, с потерявшими силу дипломами, находящиеся под присмотром полиции — что обрели они взамен? Возможность быть друг с другом, спорить до хрипоты, ненавидеть, презирать и все-таки представлять собой единое общество.

Генассия описывает глобальный кризис понимания, признания Другого в другом. Рвутся связи внутри семьи, между влюбленными, врачом и пациентом, человеком и его Родиной. Клуб неисправимых оптимистов становится новым центром притяжения. Выжившие обретают свободу видеть и слышать вокруг себя Других, даже если им самим эти Другие не всегда нравятся.

В СССР и не только было/является нормой отождествлять человека с государством. Не согласен с внешней политикой руководства страны? Значит, не разглядел внешнего врага. Значит, ты идиот или того хуже. Не согласен с политикой внутренней? Проглядел врага народа! И вдруг, оказавшись во Франции, беженцы из соцлагеря обрели свободу не отождествлять себя с государством. Это не укладывается у них в голове. Как, газета критикует правительство, а ее не закрывают?!

"Мысль о том, что люди могут дефилировать по улицам с транспарантами и выкрикивать всякие глупости в адрес правительства, полиции и государства-союзника, Леониду показалась несообразной".

"Неисправимые оптимисты" вдруг выясняют, что избавиться от диктатуры проще, чем избавиться от собственной нетерпимости к инакомыслящим.

"Градус спора повышался. Люди перебивали друг друга, торопясь привести свои аргументы и красноречивые примеры. Печально, но факт: ни одно из блистательных рассуждений действия не возымело. Наша неспособность убедить другого является безоговорочным доказательством того, что из всех имеющихся в нашем распоряжении средств самое полезное и действенное — оскорбление, высказанное в презрительной форме, удар кулака или острого ножа, выстрел из автоматического пистолета, взрыв бомбы или ракета с ядерной боеголовкой. Причина всех наших несчастий коренится в одном: каждый считает, что его убеждения непогрешимы".

А вот что говорит по этому поводу основатель клуба Игорь:

"В ГУЛАГе, геноциде, концентрационных лагерях и атомной бомбе нет ничего невообразимого. Они — плод человеческого сознания. Они выше нашего понимания, они уничтожают наше стремление верить в человека и сталкивают лицом к лицу с нашей темной стороной. По сути, это самые законченные формы нашей неспособности убеждать. Высшая точка нашей творческой силы".

На мой взгляд, это один из парадоксов человеческого сознания: даже если люди смиряются с тем, что смысл жизни остается для них тайной, они готовы убить тех, чью жизнь считают бессмысленной. Мало кто знает, зачем они живут, но готовы спорить до хрипоты, как надо жить. Преодоление нетерпимости у Генассии чем-то похоже на заветное: "Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит". Только "полюбите" заменить на "уважайте".

Быть может, не случайно в романе Игорь совершает чудо, начав шахматную партию черной пешкой?