Alter-Аствацатуров и карманный postапокалипсис

просмотры: 4750, дата размещения: 5 августа 2015

Андрей Аствацатуров, "Осень в карманах"

"Читать гораздо лучше, чем писать. Потому что когда пишешь ─ тебя все ругают, а когда читаешь – наоборот, хвалят" (Андрей Аствацатуров, "Осень в карманах").

Среди критериев интересного чтения для меня есть краеугольный. Без него мои вкусы были бы просты, как квадраты Малевича без Малевича, поскольку возвышенной любовной рефлексии я предпочитаю пошлейшие детективные загадки, грустным историям ─ веселые, красочным пейзажам и портретам ─ суету сует. И вдруг ─ Аствацатуров с печальной и щедро перемежаемой ландшафтными зарисовками историей о любви! Однако всякая книга как пазл, элементы которого должно сложить в единую картину. Чем мудренее мозаика, тем интереснее процесс. Ленивого читателя вполне удовлетворит картинка из десяти фрагментов. Но если писатель достает из широких штанин пару сотен трактовок бесценного груза, чтение сразу перестает быть томным. Такова "Осень в карманах", завершающая "петербургскую трилогию" модного литератора.

К тому же история Аствацатурова не совсем про любовь.

Свое мокьюментари харизматический петербуржец назвал "псевдоавтобиографией". Граница между "псевдо" и "био", впрочем, априори условна: биография всегда немного выдумана, а выдумка всегда чуть-чуть автобиографична. В третьем томе псевдомемуаров Аствацатуров претворяет планы рассказать о детстве в Комарове, "подумать о санкт-петербургском ландшафте" (п.ч. "империя возникает из ландшафта"), творчески осмыслить поездку на Капри, организованную для российских писателей "Премией Горького".

фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская Андрей Аствацатуров Андрей Аствацатуров

После "Людей в голом" и "Скунскамеры" "Осень", на мой взгляд, получилась самой смешной, мрачной и заковыристой, хотя узнаваемой в интонациях и лицах. Писатель вновь затейливо троллит главного героя, собственное alter-ego ─ человека со сложной фамилией и непростой судьбой. Интеллигента-невротика, "очковое существо", испуганного ребенка, вечного заложника обстоятельств:

"С тобой всё приходится делать самой. Бюстгальтер снимать – и то нужно самой… Ты ведь сам никогда не додумаешься".

То же отменяющее жанровую целостность аморфное повествование вкупе с желанием сбежать от навязчивых людей, мыслей, навязчивого солнца. Те же взрывающие мозг хохотом анекдоты, на деле являющиеся завуалированными притчами, ибо, создав "Людей в голом", рек Аствацатуров: "Я не собираюсь никого развлекать". На повестке дня у писателя тема паразитарности и репрессивности культуры под аккомпанемент шпенглеровского "Заката Европы" и дмитрий-быковского "жизнь – духота, смерть будет нам свежа".

Ценность культуры, ее содержания субъективна и со временем неизбежно снижается:

"Сосновский выносил мусор. У помойного бака, как обычно, сидели два бомжа и сортировали содержимое. Один заглянул в мусорное ведерко Сосновского, презрительно скривился и произнес:
– Набросают херни всякой, а мы тут сиди и разбирай!
Сосновский мне потом говорил: «Я посмотрел, и мне так стало стыдно, ты не поверишь. Ведь в самом деле – полное ведро одной херни»".

Сей факт совершенно не мешает культуре довлеть над человечеством, питаться им, "загонять в камеры", одновременно спасительные и репрессивные. Бескультурные герои "Осени", даже несимпатичные, не лишены детской счастливости. Да и главный герой, пока был малолетним варваром, красил мир в цвета радости:

"Мне в неполных четыре года хотелось бегать по пляжу, строить куличи из песка, брызгаться, кидаться тиной в девчонок. Но у бабушки в отношении моего досуга были другие планы. Она решила привить мне вкус (как-никак я был внуком академика) к интеллигентным неспешным прогулкам в сторону комаровского кладбища. На этом кладбище покоились писатели, артисты и академики. Там стояли веселые памятники, очень похожие на большие пирожные-бисквиты... Утром я просыпался, отрывал щеки от пухлой, ласковой подушки и, спрыгнув с постели, бежал в комнату к бабушке.
– Бабушка, – кричал я, – пора вставать! Хочу на кладбище!"

художник Антон Семанов Андрей Аствацатуров

Горя и страха маленький Андрюша хлебнет, когда в пять лет его усадят за прописи. Со временем он войдет в сообщество культурных людей, начнет творить добро на местном филфаке и даже подключится к выяснению "субъектно-объектных отношений между ёкселем и мокселем". Вот только не станет счастливее.

На обложке романа стоит маркировка "18+". Интересно получилось с министерскими цифирями: раньше из книг я черпала знание, что людям можно, что нельзя; теперь же мне все так и кажется недозволенным до, но разрешенным после указанного возраста. К радости 18-летних хулиганов, герои "Осени" задорно сквернословят и так и норовят опростаться на окружающих. Будет еще переполненное декольте в Сен-Сюльписе, но оно смутит Минкульт много меньше (да-да, ФЗ-436, ст.5, ч.3).

А сейчас, уф, я сострою особо умное лицо, чтобы с пафосом сказать: термин "ж…па" для экскрементального символизма детерминирован, принципиален и не поддается замене. Не верите ─ попробуйте сами подобрать адекватные синонимы! Я же пока оставлю точки, чтобы не смущать тех, кто "18-". По Аствацатурову, поедание и переваривание ─ суть современной культуры. Тогда процесс облегчения схож с производством новых артефактов или, напротив, освобождением от репрессивной культуры. Хм, туалет как зона свободы? В туалете книжного магазина alter-Аствацатурову встречается улыбчивый мужчина, который не читает книг. В туалете педагог прячется от студентки-шантажистки. Герои устраивают "панковский ужин" против социального каннибализма.

Фто пифать? Фто титать? И что про вас надо знать?

Пищеварительная терминология ─ это и способ борьбы "ренегатов" с ретроградами. Петербургская поэтесса Нонна Слепакова точно описала, как грязнятся любой протест и бунт:

Вот, вот сейчас поток могучий
Очистит все, оздоровит!..
Волна зачем-то норовит,
Асфальт обшарив и обхлюпав,
Нащупать свищ, подземный ход,
И, разом сбросив крышки с люков,
Смешаться с жижей сточных вод!
И в долгожданный миг свободы
Доселе скрытое дерьмо,
Вдруг поощренное, само
Всплывет перед лице природы,
Наверх! Из грязи да в князья!

Диалектика такова, что у любого процесса есть плюс и минус. То, что тревожило Слепакову, интуитивно страшит и alter-Аствацатурова. Обузданный дамбой Финский залив, запертая в гранит Нева, французские кафе, выливающиеся на тротуары, ─ все это постоянно занимает его. Меж тем, метафора весьма универсальна. Лексика сточных вод и рифма к слову "Судак" помогают alter-Топорову оградить себя от бронзовеющего Эткинда (известный критик Виктор Топоров некогда тепло принял переход Аствацатурова из теоретиков литературы в практики). И мне милей теория, что в романе Пушкин оказался с душком, поскольку был известным новатором.

Биология жизни взламывает ветшающие культурные коды, словно хакер, предвещая закат Европы в ягодицы или превращая "job" в возмущенное "ёп".

художник Владимир Румянцев Александр Погребняк и Андрей Аствацатуров

Когда герои не ругаются, они смотрят в окно. Ох, скажем прямо, что они только не делают в окно: выглядывают, курят, мочатся... А общая атмосфера романа так и тянет искать скрытые смыслы, хотя перед окном особенно ясно понимаешь бесполезность подобных поисков:

"– Саша! – говорю. – Ведь всё же напрасно… Чего мы тут сидим, языками треплем? Всё равно ведь ничего не знаем! И даже если знаем, все равно не сможем нырнуть в человека, понять все причины, мотивы. Да и сам человек в себя нырнуть никогда не сможет! Ведь нет никаких смыслов и замысла… Есть просто это вот окно. По эту его сторону всё понятно, а по другую – ничего не понятно. Просто бессмысленный серый туман".

И вновь задумаешься о репрессивности культуры, когда поймешь, что "мир, Андрюша, понимаешь, – это ничейная территория, пространство неопределенности, а не какой-то отстой…" И вместе с тем "жизнь волнует нас такой, какой она должна быть, а не такой, какой является на самом деле".

При всей легкости, эпизодической легковесности, усиливаемой иронией, роман сложен, как нейронные связи. Аствацатуров умудрился на всякое слово лаконичного сочинения навесить целую гроздь дополнительных смыслов. То Пушкин, сбежав от "трех девиц под окном", скакнет на потомков Медным всадником, но в исполнении той же Нонны Слепаковой. Как поэтесса цитировала "наше все", так и Аствацатуров вставляет в текст цитаты из Слепаковой, когда великан мечтает втоптать мелких людишек тяжело-звонкими копытами своего коня в "раскоряченный сплюснутый страх". В конце поэт невольно мнится в летнем зное и дерзком комаре, когда финал романа замыкается на его начало ─ Комарово.

То средневековый Кальвин, сжигающий ученых в Женеве ─ "медленно, методично, одного за другим", "словно пуговицы на куртке расстегивал", ─ обернется парижской стервой Катей, с вывороченными губами, резиновыми бедрами, руками с красными ногтями, расстегивающими-застегивающими красное пальто. И рассуждает Катя по-кальвински:

"Ты что, считаешь, что Бог специально для тебя существует и занят твоими запарами? Нет, сладенький. Это не он для нас, а мы для него. Ясно?"

фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская фотохудожник Елена Kassandra Визерская фотохудожник Елена Kassandra Визерская

Кстати сказать, на презентации "Осени в карманах" писатель отказался обсуждать личную жизнь своих персонажей: "Посмотрите на меня, какие мне любовные линии?" В его романе ─ бесконечные, но безуспешные попытки сочетать несочетаемое: Снежанну с труселями, жизнь с историей кладбищ, семейные ценности с кустом.

"Пожилой профессор, мой коллега, как-то раз признался в большой компании, что не любит геев.
– Не люблю, и всё, – сказал он.
– Отчего же? – спросили его.
– Да, понимаете, как-то в детстве, очень давно, мне показали газету с обвинительным заключением по делу наркома Ежова, этого кошмарного палача. И там было написано: вступал в мужеложеские связи с корыстными и антисоветскими целями. С тех пор мне почему-то кажется, что всякий, кто вступает в мужеложеские связи, обязательно делает это с корыстными и антисоветскими целями".

Любовь в зимнем Париже обнажает бег героя по замкнутому эсхатологическому кругу. Там, во Франции, даже спальня ─ объект истории, ибо королевская. И эта спальня ─ путь к смерти.

 фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская 

Обилие юмора ─ отнюдь не признак оптимизма автора. Так моя электронная книга-"говорилка", с готовностью озвучивающая любой заправленный в нее текст, называет XX век "хаха-веком". Просто все страдания главного героя умело поданы через призму сарказма: то сигареты украдет, то к месту расскажет анекдот про философа Кравчука и пределы человеколюбия.

Но всегда и везде alter-Аствацатуров носит в карманах свою "осень".

"Осень — это пора, когда мир готовится умереть. Уже умер, просто об этом не знает. Время усталости, пора постэсхатологии. Всегда смешно, когда у тебя ничего не получается, и мир устроен не так, как ты бы хотел. Посеял клевер — а выросла какая-то фигня. Это постэсхатология. Осень — это состояние души, когда смыслы уже не рождаются, когда мы уже не знаем, что делать, когда мы уже не можем создать смыслы, но надо продолжать жить дальше" (из выступления писателя на презентации книги).

Любовь Джулии с красивыми скулами подарила герою жизнь. Но та пора миновала, и кажется, что теперь остаются лишь разные стадии умирания. Когда-то Земля была раскалена, словно Солнце, но ныне мир остывает, остывают и люди. Зимний Париж ─ город на территории "закатившейся Европы" с женщинами-гарпиями, мужчинами-скелетами, ощетинившимися зданиями-насекомыми из древнего кошмара. Он субъективно принципиально мертв. Хотя, конечно, после того, как Аствацатуров заявил в интервью, что зима ─ не время смерти, а время андеграундной, бурной жизни "под одеялом", время зарождения нового, после того, как друг-философ Погребняк в Париже из постмодернистов перешел в молодые Гегели, можно поупражняться на тему французской столицы. Однако факт есть факт: именно в Париже чувства героя и его боль умирают.

Вдруг оказывается, что смерть ─ очень комфортный способ существования.

"Мой знакомый много лет назад подарил музею старую немецкую Библию, подписанную самим Лютером. Говорят, когда Лютер ее переводил, рискуя быть заживо поджаренным, ему явился оскалившийся дьявол. Лютер швырнул в него чернильницу, и дьявол исчез. Осталось лишь черное пятно на стене. Теперь это пятно предприимчивые немцы за деньги показывают туристам... Все-таки приятно знать, что людям уже не является дьявол, что они немного поостыли, перестали так часто друг друга убивать и начали жить в спокойствии, по принципу «ты мне – я тебе»".

фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская фотохудожник Елена KaSSandrA Визерская

Летний Петербург воплощает эсхатологический миф в "быстрой прокрутке": раскаленный город изнывает в предвкушении желанной осенней смерти.

В "пластиковом рае" для преподавателей и студентов, в аудитории № 321, в уютной камере перед компьютером alter-Аствацатуров вновь, как в начале романа, читает письма. Когда-то герой мечтал, что ему будут писать хорошие люди, и на конвертах будет стоять штемпель "Почта СССР". Это ностальгия по душевным, бескорыстным персонажам советских фильмов и книг, которые отчего-то не воплотились в жизни, а растворились в небытие. Эпистолярное счастье не случилось. Графомания неизвестного Иннокентия, весть о гибели жены, а в самом финале ─ указания начальства, как должно учителю учить учеников. Репрессивная культура не оставляет в покое даже собственных деятелей.

И потерялся бы наш негероический герой в этом потоке, если бы не его верный проводник в оживленно-мертвом мире, философ Александр с удачной фамилией Погребняк.

Когда лето в Петербурге в зените, на улицах появляются футбольные фанаты в неуместных в жару бело-голубых шарфах и шапках. То ли воплощение альтернативного взгляда на культурное достояние человечества, то ли вестники смерти старой культуры, вандалы, снесшие Римскую империю и приспособившие ее обломки на новый лад. Погребняка не страшит любой расклад. Постмодернист ─ герой всех сегодняшних дней. Он не боится культурной репрессии, и на ногах его клоунские ботинки. Акула на его свитере крепко сжимает в зубах мяч. Он требует, чтобы alter-Аствацатуров погасил свой компьютер и следовал за ним.

***

P.S. В оформлении рецензии исп. работы художников Антона Семанова, Владимира Румянцева, Елены "KaSSandrA" Визерской.

Об обложке книги вы можете прочитать ЗДЕСЬ.

Книги, о которых эта публикация 1 книга

  • №1 2015, Аствацатуров Андрей
    3.52
    8174
    Роман в новеллах в жанре псевдомемуаров. Автор рассказывает о детстве в дачном Комарове, о жизни в Петербурге, о буднях преподавателя филологии и внезапно прославившегося писателя, о несчастном ... Читать онлайн