СЛОВО О КОШКАХ

Звери и люди – два разных мира, столь разных, что мы

никогда не должны, скорее всего, жить вместе, под одной крышей,

так как однозначно несовместимы и… очень больно.

МУРКА

Дело было, как сейчас помню, ранней осенью 1967 г. Погода стояла летняя: солнце целыми днями грело всё ещё в зелени траву и листву, а люди ходили не то чтоб уж в том же летнем, но без плащей и зонтов – уж точно.

Я только-только начал учиться в школе, чем на первых порах весьма гордился. И как иначе: новая форма, новый ранец, новые книжки и всякие принадлежности. А ещё – свой собственный ключ от дома, как у взрослого!

Дома же ждал маленький пушистый комочек – Мурка. Отроду ей было месяца три. Трёхцветный комочек был весёлым: прыгал и бегал по комнатам, вскарабкивался по свисшему одеялу на мою койку и очень громко, на всю квартиру, мурчал, когда гладишь. Я очень любил, прислонив ухо к тёплой Мурке, слушать, как она это делает.

Жили мы в небольшом северном посёлке, в четырёхквартирном дощатом доме, полученном отцом по приезде вместе с матерью и мной сюда лет семь назад. Отец, родом с Волги, – инженер-механик на местном автопредприятии, куда попал по распределению в оконченном Саратовском политехе. Мать – телефонист на местном же Радиоузле, но тоже неместная, с Тамбовщины, нашедшая отца в Саратове, обучаясь там в сельхозе на зоотехника. Родители с утра до вечера на работе, я первоначально в детсаде, а перед самой школой – в «гордом одиночестве» (как говаривал мне в шутку сосед по дому): один дома. Через едва проезженные в траве две автомобильные колеи напротив дома – густой еловый лес, тайга, в глуши которой где-то речка и кое-какая живность типа волков с кукушками и комариными стаями вперемежку.

Мурка и я, с первого дня её появления у нас – вместе: в одно время едим, в одно гуляем и спим тоже вместе, в одной кровати, оба под одном одеялом. Дома больше всего ей нравилось бегать за привязанной к длинной нитке бумажкой («мышкой»): догонять её, ловить малюсенькими белыми коготками и сразу же грызть-грызть-грызть маленькими белыми зубками. Затем, нарочно отпустив её и дождавшись, когда я вновь потяну за нитку, вприпрыжку настигать её и снова с неописуемым кошачьим наслаждением грызть-грызть-грызть.

Однако при всех её многочисленнейших достоинствах прежде всего меня поражали Глаза: это были какие-то совсем не кошачьи: голубоватые и совершенно ясные, будто летнее небо, широко открытые Глазки. Умные, человечьи в полном смысле, как у ребёнка. Когда она глядела ими на меня, то проникала прямо внутрь, в душу – и сразу же становилось так хорошо, легко и уютно, невесть с чего.

Больше всего на свете я не хотел потерять эти Глаза!

Едва заслышав собачий лай – а псов в посёлке было немало, причём довольно больших, которых местные называли волкодавами, – я, если мы гуляли, сразу же хватал Мурку в охапку и скрывался за входной дверью, ведущей в «крытый двор». Это было нетрудно: Мурка была совсем малюткой, бегала не так быстро, да и гуляли мы всегда только в сухую солнечную погоду у дома. Под защитой «крытого двора» с его пахшими свежими дровами поленницами, сельхозинвентарём для работы на огороде и редкими, но крупными зелёными мухами мы пережидали одинокого пса или пса на привязи вместе с хозяином, ведшим его домой – и вновь гуляли или же шли домой, в зависимости от желания Мурки или моих срочных планов.

Так и жили, что называется, не тужили, пока не пришёл сентябрь и мой первый класс. Мурку пришлось оставить дома одну, не в комнате на тёплой моей постельке, как раньше, а на «крытом дворе», по настоянию матери: мало ли, в туалет захочет. Перед каждым моим уходом в школу я долго рассказывал Мурке, что значит учиться, что из себя такая наша человечья штука, как школа, и сколько там всего такого, что ей и не снилось в кошачьих снах. Возвращаясь домой, я с неимоверной радостью и даже с замиранием сердца ждал, когда Мурка, издали увидев меня, радостно выскакивала из-под двери и вприпрыжку спешила навстречу. Мы останавливались, встретившись за несколько шагов до дома и прямо на широких и толстых досках тротуара обнималось и мурчали друг другу каждый н