Назад к книге «Мерцание росы» [Romapleroma]

Мерцание росы

Romapleroma

То самое начало и первые знаки силы на пути главного героя – мальчика 12-ти лет, внука сотрудника секретной академии по раскрытию человеческого потенциала. Тридцать дней, которые покажут тотальную безжалостность волшебного мира детских снов. Верные друзья, светлые мечты и мнимая невинность – всё лишь препятствия на пути магического ветра, дующего с плоскогорий запретной страны. Он холоден, от него немеют виски. Он – как свет для миров. Свет, который не греет, почти никогда не освещает путь, но который присутствует и неустраним. По существу, он знак. Росчерк отцов на своих творениях. Удастся ли мальчику и его друзьям проникнуть за границу мира или все они будут принесены в жертву хозяйке старого кинотеатра?

Romapleroma

Мерцание росы

“Легитимных способов покинуть действительность не существует”.

“Ветер, дующий с плоскогорий запретной страны, можно почувствовать везде.

Он холоден, от него немеют виски.

Он – как свет для миров. Свет, который не греет, почти никогда не освещает путь, но который присутствует и неустраним. Он знак. Росчерк Отцов на своих творениях”.

Основано на реальных событиях мая 199… г.

Мы смотрели на искусно сделанные фотографии лесных обитателей. Аромат тайги от ее волос создавал эффект присутствия внутри снимка. Камин из последних сил пытался прогнать надвигающуюся тьму, но вращение планеты было непреклонно. В комнате нас постепенно становилось четверо – два человека и две стихии. Мужчина и женщина, пламя и ночь. Альбом подходил к концу и внезапно я почуял неладное – ужас объял все мое тело. Казалось, кровь холодеет и более не в силах омывать реками жизни берега смертного существа. Что-то во мне надломилось и это “что-то” был инстинкт самосохранения. Проваливаясь во тьму, я чувствовал, как холод становится теплом, неопаляющим пламенем. Перед моим внутренним взором распускались цветы. Бутоны, полные несбывшейся когда-то весны, ложились ковром новой юности перед моими ногами. Я всегда искал чего-то, что освободит меня от двойственности, от радости и беды. И эта медитация случалась со мной прямо сейчас. Медитация наповал. Темнота проникала в сознание, избавляя от безысходности света. Непознанная доселе, живая и всепрощающая материя заполняла мои вены, а сердце разносило ее по телу. Я знал, что умираю, ведь такой уровень нерецепторного счастья был несовместим с жизнью. Собрав последние осколки воли, я открыл глаза, чтобы в последний раз посмотреть на мир. Всё что я увидел – была ее голова, лежащая на области моего сердца. Смерть – это отдых всех чувств.

Блик

– Подъем!

Я подскочил, ошпаренный сладким кошмаром. Проведя рукой по лицу, я не обнаружил щетины. Запах кедра тоже исчез. Зато странная деревянная фигурка птицы по-прежнему восседала в изголовье кровати.

– Опять до ночи читал? Каникулы скоро, а ты всё сидишь за книгами. Завтракать! – мама зашла в комнату и выпустила солнечный свет из-за штор.

Прохладный пол остудил пыл моих снов. До меня дошло, что я всё тот же 12-летний человек и, проснувшись ребенком, я не был счастлив, ведь вся тяжесть судьбы, которой я лишился в объятиях женщины-демона, была по-прежнему со мной. Не было в этом мире силы, способной простить нам содеянное вразрез механики движения небесных сфер.

– Каких сфер? Ты про что? – мама уловила моё бормотание и едва не уронила тарелку с омлетом.

– Да так, по телику вчера передачу смотрел.

– Я опаздываю на работу. Водитель ждёт. Салат порежешь сам. Математику не прогуливай. Понял?

– Салат порежу сам, – промолчал я о математике.

Май. Последний месяц перед вечной зеленью свободы. Свободы для рук, для глаз и головы. Ведь целых три месяца можно не носить портфель с книгами, о которые ломаешь взор и присыпаешь пылью их букв ясность личных мыслей. Снаружи мы были детьми, но внутри – существами тысячу лет бродившими по этому городу, так и не нашедшими выход из руин редкого счастья и стабильного разочарования. Нет, ни в коем случае наша жизнь не была печальной, но ветер влёк нас куда-то за стены этого города, куда-то мы сами не знали куда, но так часто видели во снах. Нас было трое. Трое то ли друга, то ли