Беглец
Наталья Львовна Ключарёва
История в жанре роуд-муви, где комбинируются разные стили и способы повествования – от милицейских протоколов до стихов, от заметок в районной газете до стендапов. Трое случайных попутчиков, оказываются вместе в одной машине. Егор – поэт, едущий автостопом во Владивосток, навестить свою племянницу-инвалида (он едет так уже не первый раз и из каждой поездки привозит новую жену – несчастную девушку, спасённую из ада российской провинции). Сандра – сорокалетняя женщина, которая учится на комика и переживает обострение хронической депрессии из-за расставания с любимой. И Александр – беглый зек, в прошлом – мэр одного из среднерусских городов, посаженный на большой срок по фальшивому обвинению (на самом деле – за попытку разворошить гнездо коррупционеров в региональной власти).
Содержит нецензурную брань.
Наталья Ключарёва
Беглец
1.
Лёха, 28 лет, безвременно безработный.
Я сначала вообще не вкурил, девка это или пацан. Думал, детдомовец, может, беглый. У нас тут интернат за рекой, часто бегают. Тощий такой стоит, ручонку вытянул, вторую в кармане греет. А я чё, я человек добрый. Даже слишком. Пожестче бы надо, мужик же. А я все ведусь – пожалеть, помочь, то да сё. И через это постоянно в какую-то муйню влипаю. Всякий ловчила норовит попользоваться. Типа если ты добрый, значит, дурак. А я себя дураком не считаю. Хоть мне бабушка, земля пухом, всю жизнь талдычила: дурень, дурила, дурья башка… Но я…
Чего? А пацан-то. Да пацан поступил не по-пацански. А так. Бабой оказался. Причем не первой свежести. Вокруг глаз морщины уже. А издалека-то не разберёшь. Куртяха задрипанная, как с помойки, шапка-гондон, черная, на самый нос натянута. Джинсы грязные, обтрюханные. Видать, давно на трассе стоит с протянутой рукой…
Не, не из этих. Точно говорю. Те девчонки-то всегда… Фасад, конечно, какой угодно бывает, уж кому как свезло, но поштукатурить, замазать лишнее, нарисовать нужное – это уж непременно. Чтобы это… видно было, что старалась, дура, уважила, что не плевать ей, каково людям на рожу ее смотреть…
А у этой – ноль. Ни грамма. Будто не баба вообще. У нас в деревне старухи и то больше марафетятся. Да вон бабка моя, земля пухом, пойду, говорит, помирать. Да, так и сказала, прикинь. А сама в баню сходила, платье парадное надела, воротник кружевной, жёлтый уже весь, правда, но все равно ничё так. Губы намазала, "Красной Москвы" флакон на себя вылила – в дом не войти, с ног валит. И легла помирать при параде.
Померла, а как же! Я б тоже помер. Там дышать нечем было от этих духов… Вот это я понимаю – женщина. Хоть и старуха.
А эта… Лицо, как у ребенка…
Да у нас вон и девчонки мелкие фломастерами себе глаза обводят…
Да не, не отвлекаюсь. Это я, чтоб ты понял. Странная она. Не как все.
А голос – я аж подпрыгнул, когда она рот открыла. Когда такого хлюпика видишь, думаешь, сейчас запищит, как котенок утопленный. А у нее голос – ну, как из другой бабы, нормальной, размеров на пять побольше. Низкий такой, приятный.
Только говорила она неприятно. Не, не оскорбляла, еще чего. Я ж ее в машину посадил, в тепло, в сухость…
В общем, говорила так же, как выглядела. Будто ей положить, что я о ней подумаю. Будто она вообще не хочет мне понравиться, понимаешь?
Никаких гадостей, говорю же. Обычные самые вещи. Погода, дорога, туда-сюда. Только без вот этой вот бабской мути. Ну, когда они хвостом вертят, глазами водят, голову дурят, короче. Скажут одно, а подумают другое, а ты поди угадай… Пять минут поговоришь – убил бы, если б статьи не было… А все равно – приятно. Баба же. Видно, что это она для тебя старается, туман гонит, чтоб потом из этой мути – раз! – и схватить за яйца. Чё ты ржешь?
Да ни о чем разговоры. Ничего такого. Просто неприятно. Будто я не мужик. Или будто она – мужик, понимаешь… Где высадил? Да я ее только в машину посадил, куда ты гонишь. Между тем, как я ее посадил, и как высадил, еще много всякого было.
2.
– Тепло тут у вас. Я даже согрелась.
Женщина расстёгивает куртку и, слегка помедлив, стягивает шапку. Повисает тишина. Кажется, даже мотор стал тарахтеть тише.
– Когда стояла там