Пролетая над пардесом
Никита Колбик
Этот рассказ родом из русской прозы, внимательной и сочувственной к «лишним» и «маленьким» людям. Автор своей тонкой и четкой оптикой высвечивает те незначительные складки и повороты повседневной жизни, которые при правильно выставленном угле становятся и резкими, и удивительными, и подчас ужасными, а чаще всего ? символическими.
?
Новая работа от Никиты Колбика, автора «В руках твоих ? талая вода» и сборника «Может быть, свет».
Никита Колбик
Пролетая над пардесом
По вечерам в голову обычно лезут всякие мысли. В основном, конечно, неугодные. Но стратегически верные. Мир ? вещь конечная. Мир ? вещь искривлённая. В каком-то смысле мир ? это круг, то есть мир ? вещь замкнутая. И замкнут этот мир на Мануиле Моисеевиче.
С ним случилось то страшное, чего, очевидно, мог бы бояться любой мужчина ? самыми цепкими из всех лап его за шею ухватило недовольство. Недовольство собой. Недовольство окружающими. Недовольство жизнью. Мануилу Моисеевичу было пятьдесят.
Когда, как ни в пятьдесят, и камень, лежащий на плечах, ощущается тяжелее, и каждый подъем по лестнице воспринимается истинным подвигом (Геракл нервно, вероятно, курит за углом), и сердце днём и ночью не дает о себе позабыть. Идешь себе да идешь, пригорок за пригорком, через берега искрящихся озёр, мимо райских островов, в небе ? богоугодные птицы, у ног ? адовы змеи, а пришел сюда, оказался именно здесь; здесь, конечно, темно, тихо, и воротник сдавил горло что есть мочи, и кровь прерывисто крадётся. Здесь ? «пятьдесят». И никакой тебе новой жизни. Никакого второго шанса.
Вот и всё, вот и конец. И трава в этой издохшей мерзлой земле не прорастет. И дорога, вымощенная камнем, узка и бесконечна. И впереди мерцает красной флуоресценцией надпись: выход.
И Мануил Моисеевич воспротивился.
Он сидел на неудобной колченогой лавке в холле парикмахерской и ждал жену. Через распахнутую дверь просматривался захламленный, испещренный зеркальными щитами зал, где в когтях всесильных светлокудрых мегер трепетали три его ровесницы. Можно ли наречь статусом «дама» то, что нежилось в кресле? Вряд ли. Вглядевшись, он кое-как узнал жену ? Эсфирь Михайловну ? и направился к ней. То, что вне стен парикмахерской было её волосами, теперь скукожилось, обнажая кожу, и женщина в синем халате истово тыкала туда палочкой, смоченной в чем-то дурно пахнущем.
? Эй, куда в пальто!!! ? раздался хор голосов.
? Я всё же, наверное, пока пройдусь, разомну ноги, ? говорит жене Мануил, игнорируя недовольных. Он ещё с самого утра чувствовал себя не очень хорошо.
На душе было тяжело. Наверное, душа уже всё понимала.
В коридоре он на миг остановился, чтобы рассмотреть фотографии небывалых существ: русалки, нимфы, ведьмы, сирины взирали на него со стены безумными глазами с недобрыми намерениями, а головы их были украшены руинами дворцов, башнями, тортами, дьявольскими рогами, волнами… На одну из таких, видимо, и хочет походить Эсфирь Михайловна.
Дул ветер, слишком холодный для нынешней погоды, и с неба сыпало мокрым, крупным и неприятным. День был пустым, мрачным, коротким, вечер родился лишь на рассвете. Маленькие лавчонки зазывно горели уютным теплом ламп; крохотные, сказочные, благовонные… Да разве ж даст кто зайти по-человечески? Все навалились, забили скудное пространство, вопят, блажат, хватаются за товары ? нужные ли? Кого-то затоптали ногами в дверях, тот цепляется за краешек двери, а встречный поток беспощаден ? сносит и не оборачивается.
? Дайте выйти! Да дайте ж, ироды, выйти!
? Что там?! ? вопят.
? Парфюмы, парфюмы! ? в ответ.
? Колбаса! Сыры забугорные!
Мануил Моисеевич, выдохнув, встраивается в поток.
Женщина, женщина, есть ли ты?.. Существуешь ли в природе?.. И в форме чего? Цветок ли ты, шелковый и одуряюще пахнущий грехом? Корова ли ласкова, что рожает в муках дитя на убой? Быть может, ты, женщина, там ? в небесах, за пределами сознания и мира, соткана из теорий струн и гармоний сфер? Или же женщина ? всего лишь явление, явление, из-за которого в этот самый момент в предсмертной неге извивается амурский сазан, рыдает в берегах Нила крокодил, зады