Спасение Романовых

Алексей Колмогоров

Роковая, запретная страсть ведет мичмана Анненкова вместе с тремя товарищами на штурм Ипатьевского дома, где томятся под арестом Царевны Романовы, император Николай Второй и вся Августейшая Семья. В ночь с 16 на 17 июля, в ту самую ночь казни Романовых, офицеры освобождают их из плена. А дальше – беспримерный поход к спасению через воюющую страну. Герой сражается за жизнь и свободу четырех прекрасных Царевен, Государя, Государыни и Наследника, преодолевая с Романовыми череду испытаний и опасных приключений.

Алексей Колмогоров

Спасение Романовых

Мне бы броситься в ваши леса,

Убежать от судьбы колеса…

Е. Бачурин. «Дерева».

Меж юных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне…

М. Лермонтов. «Сон».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НИНА

1 мая 1937 года.

Москва. Лубянка.

Опять она приходила. Нина. Надо бы ее спасти – подумал Кривошеин. В водовороте знамен и песен ей не выплыть. Он видел фигурку Нины с высоты, светлую и тонкую, как щепочку в волнах. Мимо нее катил поток, вспениваясь красными флагами и пионерскими галстуками.

– Принято решение вас расстрелять! – сказал подследственный Медведкин за спиной следователя Кривошеина. – Так прямо Яков Михалыч и бросил в лицо царю…

– Что-то ты врешь опять. Юровский как-то по-другому сформулировал, – сказал Кривошеин, глядя как Нина пережидает поток на тротуаре, непричастная.

Буржуй нацелился ножом и вилкой разделать шар земной и сожрать, но медлил с недоумением на большом лице и сонно покачивался над головами несущих его работниц фабрики «Трехгорная мануфактура». Демонстрация на Красной площади закончилась час назад, но знамена все еще плыли через Лубянку алыми парусами. В Управлении знали, что после первомайской демонстрации или парада седьмого ноября капитан Кривошеин обязательно являлся на службу и проводил допросы.

– Э-э-э… я вот точную формулировку не помню, гражданин следователь… – сказал Медведкин.

– Ладно. Дальше…

– Ну вот… Тут начались женские крики. А царь забормотал: «Господи, Боже мой! Господи, боже мой! Что ж это такое?!»…

Нина дождалась и шагнула в разрыв между колоннами. Ее светло-серый плащ замаячил на другой стороне площади.

– …«А вот что такое!», – сказал товарищ Юровский и вынул из кобуры маузер.

Тут доктор Боткин еще успел спросить: «Так нас никуда не повезут?». А я уже спускал курок браунинга и всадил первую пулю в царя…

Кривошеин все смотрел, смотрел и не видел больше светлого плаща. А если она уйдет и больше ее не будет? Ведь так может случиться? Что угодно может случиться.

Нет. Нельзя. Невозможно.

Кривошеин отвернулся от окна и сказал Медведкину:

– А товарищ Юровский утверждает, что это он первый выстрелил в Николая.

– При всем уважении к Якову Михайловичу, настоящему большевику и моему боевому товарищу…

– Ну-ну… – осадил подследственного Кривошеин.

– То есть, в прошлом мы же вместе… При всем уважении, первым выстрелил я. Я первым сразил тирана и врага трудового народа! А Яков Михалыч просто неточно помнит. Там же такое началось! Стрельба из всех стволов – слева и справа. На моем пятом выстреле Николай упал на спину!

Подследственный Медведкин немного оживился.

– Женские визги, стоны! Вижу, падает доктор Боткин у стены, и лакей с поваром! В дыму женская фигура бросается к закрытой двери и тут же падает. В комнате ничего не видно из-за дыма. Юровский кричит: «Стой! Прекратить огонь!». Тут смотрим – дочери, царевны, еще живы. Стали достреливать, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык – и это не помогло, пришлось пристрелить в голову. А причину того, что пули и штык не брали дочерей и Александру Фёдоровну, мы уж потом, только в лесу выяснили…

Медведкин перевел дух: несколько фраз подряд быстро отнимали силы.

Трубы c литаврами рвались из репродукторов и сталкивались над площадью с собственным эхом. Кривошеин закрыл окно – все равно свежести не прибавлялось: сквозняк только всполошил запахи, слежавшиеся в углах кабинета – пота, старой бумаги и, почему-то – подсолнечного масла.

– Ну… – Кривошеин прошелся за спиной сидящего подследственного.

– Тишина… Мы все оглохли. Тут в правом углу комнат