КЛЯЗЬМА И УКАТАНАГОН
«Последний из Укатанагон»
Мы ещё не поняли, что в истории человечества происходит беспрецедентный перелом: терпит поражение то, благодаря чему мы выделились из окружающей природы. Терпит поражение мир нашего мозга, который ещё так недавно самонадеянно повёл нас в будущее своими собственными путями, победив природную эволюцию, тренировавшую нас до этого миллиарды лет. Атеисты и агностики, обделенные перспективой бессмертия, предполагают Нового Бога и Новое бессмертие. Этот нарождающийся бог атеистов и агностиков, которого сегодня мы называем Искусственный Интеллект, сейчас так же страшен, как грозный бог адептов первых религий. Но уже очень скоро он будет отличаться от себя нынешнего, так же кардинально, как отличается сегодняшний милосердный и любящий Господь от того грозного старика, который когда-то восседал на облаках и грозил нам геенной огненной.
Это великолепная книга о страстях, которые неизбежно унаследует будущий мир, о человеческой жизни как драгоценной капле в сосуде человеческой истории, о необоримой инерции человеческого, которой нет альтернативы в самой прихотливой реальности будущего.
«Новое русское обозрение» №2, 2020
«Последний из Укатанагон», пер. с нем.
проф. каф. сл. Мюнхенского университета
Бар Шмуцарх
ЧАСТЬ 1. КЛЯЗЬМА
Точка входа
Ах, лето! Спасибо, что притормаживаешь на самой своей середине, замирая после пьянящего июньского восторга, когда разогналось уже, кажется, безудержно. Спасибо за возможность распрямиться и оглядеться с вершины твоего холма, предвкушая впереди здоровенный сладкий ломоть июля и целый, с чуть подувянувшим арбузным хвостиком, август! На этом гребне можно катиться, откусывая и прожёвывая по дню оставшийся июль, и следить, следить, как день за днём приближается крепкой мужской поступью великолепный август, а уж когда настал он – благословлять и нежную сушь, и разом упавшую на всё живое тёплую небесную влагу. Гулять, гулять, дышать и дышать! Тянуть драгоценную горьковатую ноту, пока не наезжает двуличный красавец-сентябрь, иезуит, ранящий сердце своим скорбным очарованием. «Готовься, – шепчет на ухо, – заканчивается твоё языческое бабье лето, сукин ты сын! Впереди парочка, в цветастой обёртке, подарочных недель октября – и всё – ноябрь! Ноябрь, который попробует на хрусткий зуб твоё самоуверенное и грешное тельце!» Хорохоришься упрямым гоголем, кутаясь во всё более шерстяное, меховое и звериное, и затягивает, затягивает воронка сумрачных, тёмных дней, не различающих раннего вечера от сумрачного утра. Тешишь себя надеждой на новогодние праздники, хватаясь за них, как за соломинку тонущего года, а потом тоскуешь весь похмельный и никчёмный январь, которого лучше бы вообще не было в календаре, пока не настигнет, наконец, Февраль! О, Нума Помпилий! Через три тысячи февралей поклон тебе и спасибо, что укоротил его! Ибо лют! Не трескучими даже морозами, поражающими в тебе чувство справедливости и меры, но лют правдой, беспощадной глубиной падения с волшебной июльской вершины на мёртвое февральское дно: счастливое дитя, радостно катившееся на зеленой волне, прикатило в мёрзлой звериной шкуре в свою тесную тухловатую берлогу. Подорванный простудами, оживаешь надеждой и снова обманываешься в предательском марте, надеясь получить то, что получить можно только в мае. Где милосердие, где справедливость, родная природа, любимая с детства?! Обманутый заячьим весенним возбуждением, пробираешься, дрожа, через хохочущий, в дурацком колпаке, апрель, а долгожданный май возьмёт и огорошит тебя дождём со снегом – и на июнь смотришь уже удивлёнными глазами, чувствуя, как просыпаются понемногу под кожей новые задорные силы, не те, мартовские, суетливые и нервические, а настоящие, нужные, наверное, для чего-то серьёзного, прекрасного и невероятного. Ощущаешь наконец-то себя любимым сыном голубизны и бескрайней солнечной зелени, когда стоишь на середине июля, как альпинист на покорённой вершине, и озираешь окрестности года. Вот они, достойно пройденные тобой, сияющие и хмурые, равнодушные и прекрасные! А они через мгновение покатятся вниз по густо заросшему