Предисловие

Моё раннее детство в одесском дворе крепко запомнилось мне, поскольку нашёлся дворовый хулиган, отличивший меня по национальному признаку. Я долго не понимал, почему он выбрал именно меня, поскольку во дворе бегали и другие еврейские дети. По-видимому, моя внешность благополучного маменькиного сынка располагала к этому. Помню, как это было больно, и как эта боль породила недетские вопросы в моей детской голове. Взрослея, я находил ответы на некоторые из них, но появлялись новые вопросы, и число вопросов ещё долго превышало число ответов.

Я много читал, и в моей душе поселилось множество литературных образов. Точно не помню, когда это случилось, но у меня начались явления образов библейских, образов Фейхтвангера, Шолом-Алейхема, Бабеля. Я беседовал с ними, задавая вопросы и получая ответы. Постепенно, из этих бесед нарисовалась логически стройная картина, и эта картина мне понравилась. Когда я репатриировался, картина пополнилась израильскими впечатлениями. Я скромно подумал, что такая картина может понравиться ещё кому-то. Так появилось первое желание писать. Я долго сопротивлялся этому желанию, понимая, что обреку себя на кропотливый и неблагодарный труд, и всё же начал эту работу, поверив словам классика, что писать так же, как и, простите, пи’сать нужно тогда, когда уже не можешь.

1. Жид пархатый

Бытовой антисемитизм – отвратительное явление, но особенно страшно, когда оно ранит детскую душу.

В память врезались мне ощущения в шестилетнем возрасте. Была война. Завывала сирена воздушной тревоги. Мама хватала меня на руки, быстро одевала и спешно несла во двор. Бомбоубежища не было, люди толпились в парадном подъезде. Через решётку над входной дверью наблюдались яркие вспышки в ночном небе, и кто-то рядом сказал: это стреляют зенитки по вражеским самолётам. Затем память рисует картину у морского причала. Широкий качающийся дощатый трап перекинут с берега на борт небольшого судна, по нему разношёрстной непрерывной толпой бредут усталые люди. Хорошо помню женщину, которая из последних сил тащила огромный чемодан, потом, видимо отчаявшись, тут же на трапе раскрыла его, взяла несколько вещей самых необходимых, и толчком ноги сбросила чемодан в воду. Мы долго плыли на этом кораблике и, наконец, переселились в теплушки товарного поезда. Ехали целую вечность, и в поезде я, кажется, тяжело болел. Из этого путешествия в памяти сохранилось только постоянное ощущение голода.

Место, куда мы приехали, показалось очень странным. Люди разговаривали на непонятном языке и поголовно носили тюбетейки – маленькие шапочки, украшенные вышивкой. Солнце палило нещадно, через какое-то время я сильно загорел и уже не отличался от тамошних ребятишек. Эти ребята оказались общительными, и с ними я быстро нашёл общий язык, причём их узбекский язык я усвоил мимоходом без усилий.

На всю жизнь запомнилось происшествие, случившееся со мной и моей няней. Да, у меня была няня. Звали её Маша. В довоенной Одессе, через год и десять месяцев после моего рождения, Маша домработницей пришла в наш дом. Тогда это была ещё совсем молодая женщина. Она приехала из деревни, где у неё после неудачных родов умер ребёнок, а затем ушёл муж. Накопившиеся материнские чувства она выплеснула на меня. Она оставалась членом нашей семьи до конца своей жизни, это была её семья. И вот однажды я стал обладателем двух рыболовных крючков, которые тогда были большой редкостью. Соорудив удочку из длинной палки и прочной нити, я собрался ловить рыбу в быстрой горной речке, протекавшей неподалёку. В таких походах меня всегда сопровождала няня. Я устроился с удочкой, видимо, не в том месте, потому что рыба не клевала. Примерно через час рыбалка мне наскучила, было жарко, и я решил искупаться. Речка была быстрая и холодная, плавать я не умел, поэтому, судорожно цепляясь пальцами ног за каменистое дно, осторожно передвигался на более глубокое место. Сердце моё колотилось, неприятно сжимаясь от страха, но какая-то неведомая сила тащила меня дальше. Внезапно дно под ногами исчезло, меня закружило течением и понесло вниз. Кажется, я успел крикнуть и с головой ушёл под воду.