Пятка

Ольга Алексеева

Можно ли влюбиться в человека, если он художник? Нет, не так. Если он художник? Наверное, можно. Только он боится своих чувств, боится поверить в то, что нашёл ту, единственную… А можно ли в журналистке увидеть родственную душу? Даже если она суёт свой хорошенький носик туда, куда не следует. Тоже можно. Вот и встретились в коротком романе «Пятка» , как в той песне, «два одиночества». Он- художник. Она- журналистка. Он рисует картины, которые очень нравятся любителям искусства. Но в них много боли, много одиночества, которые заполняют все его холсты. Он скрывает тайну. Тайну этой боли. Она не позволяет просочиться на картины ни капли радости.

Вчера я натёрла пятку. Послушала эту пигалицу, Ленку.

– Не носят в такую жару колготки. Ну и что, что босоножки новые, потерпишь.

Вот и потерпела до волдыря на пятке. Что теперь делать? Нужна была мне эта презентация… Ленка всё щебетала:

– Ты что, в своём уме? Как это ты не пойдёшь? Там такие мужчины – закачаешься!

Ну, были там мужчины. И всё с женами или любовницами. И мы, как две дуры дефилировали из фойе на балкон, с балкона в фойе.

– Ах, что вы говорите? Да не может быть? Ах, ах.

Тьфу! И что теперь?

Время восемь утра. Через час мне нужно быть в офисе. Через два – на выставке. И вряд ли Сергей Вадимович даст мне личного шофёра. Чертыхаясь, наклеила на пятку пластырь, натянула брюки (это в жару-то!) и поплелась на маршрутку.

Мест в маршрутке, конечно, не было. Стоя почти на четвереньках, я мечтала о том, как приду в офис, сяду в своё кресло и сниму туфли. Пятка ныла всё сильней…

Выпав вместе с толпой из микроавтобуса, я, прихрамывая, поскакала на работу. Слава Богу, начальства ещё не было. В кабинете сидела Светлана Юрьевна и красила глаза.

– Здрассьть – Cказала я и плюхнулась в кресло.

– Здравствуй, здравствуй, милочка.– Пропела Светлана Юрьевна.– Ты не забыла, что у тебя сегодня выставка?

– Да вроде с памятью всё в порядке. Вчера в инете смотрела. Что- то там совсем мало про этого, подающего надежды.

Светлана Юрьевна вздохнула:

– Да, когда рисовал в России, никому был не интересен. А только пожил в Японии, продал несколько картин за какие-то немыслимые деньги, так-нате, пожалуйте на родину. Мы вам и зал выставочный, и прессу, и телевидение.

– Слушай, – сказала я,– Говорят, он на интервью не особо идёт. А картины, сказали, потрясающие. Ладно, сегодня посмотрим. Если дойду, конечно.

– А что с ногой-то?

– Да натёрла вчера новыми босоножками.

Дверь в кабинет резко распахнулась. Появилась модно растрёпанная голова Верочки, секретарши.

– Леонова, быстро к главному!

– Слушаюсь и повинуюсь.

Я вскочила с кресла, но тут же, охнув, села. Пятка болела нестерпимо. Кое-как, превозмогая боль, я поплелась к Сергею Вадимовичу. Главный, как всегда, выглядел безукоризненно. В его кабинете я почему-то всегда чувствовала себя Золушкой. Он разговаривал всегда очень вежливо, никогда не повышал голоса. Но все цепенели перед ним, лишь только он начинал " разбор полётов". Когда он давал очередное задание, мне всегда хотелось продолжить:

– А крупу перебрать? А полы подмести? А котлы отдраить?

Но, вернувшись в свой кабинет, я тут же оттаивала и начинала работать. Мы все понимали, что такой начальник-золото. Зарплата – вовремя, корпоративчики – классные! Так чего ещё надо? Как говорит Светлана Юрьевна, дрына нам не хватает.

– Вам,– говорит,– такой начальник нужен, чтобы вы забыли, как дом выглядит, и из кабинета пулей вылетали, а не вразвалочку выходили.

Вот и сейчас я иду. Правда, не вразвалочку, а почти враскоряку. И как я поеду на выставку?

– Анна, вот вам пригласительный. – Сергей Вадимович протянул конверт.– И поймите, мне нужен не просто репортаж с выставки. Мне нужно интервью. Художник очень незаурядный. Интервью даёт редко. Вы уж постарайтесь.

И без подснежников домой не возвращайся.– Подумала я, взяла конверт и спросила.

– А как насчет шофёра? У меня нога сильно болит.

– Сегодня, к сожалению, нет ни одного.

Я так и знала. Значит, снова маршрутка или метро. В маршрутке отдавят ноги, в метро длинные переходы. Ходить много не могу. Придётся прята