Глава тридцать пятая

– Слушай, Александр Николаевич, чего ты добиваешься?

После долгих раздумий Леонид Ильич «наступил себе на горло», чтобы очистить его от накопившихся слов. Вопреки себе, он решил поговорить с Шелепиным напрямую и высказать ему всё, без обиняков. Сегодня же. После заседания Политбюро: отдельно вызывать главу ВЦСПС к себе Генеральный не хотел: много чести – и мало удовольствия.

Александр Николаевич в последнее время большей частью демонстративно отмалчивался на заседаниях. И не один,  а в компании Воронова и Полянского. Последние старались отмалчиваться соло, но это не помешало Леониду Ильичу объединить их с зачинщиком. Один Шелест изредка пытался «шелестеть», явно недовольный умалением своей роли и почти открытым игнорированием собственного мнения, пусть зачастую и отсутствующего.

Вот и сегодня Шелепин за два с половиной часа не проронил ни слова, «отметившись» лишь парой неприязненных взглядов по адресу Генерального секретаря.

– Что Вы хотите этим сказать?

Шелепин, хоть и был моложе Брежнева почти на двенадцать лет, но в былые времена, с глазу на глаз, нередко обращался к Леониду Ильичу по-свойски, на «ты». Сейчас же не хотел этого делать, явно оппонируя Брежневу «по линии доброжелательности». И не только потому, что на «ты» Генсек был лишь со «своими» или с кандидатами в «свои», а с прочими – только на «вы». И не только потому, что Александр Николаевич предпочитал ясность: он сам не хотел «сокращать дистанцию». Не из политической целесообразности, не в порядке демонстрации: от внутреннего чувства, подлинного и глубокого.

И Брежнев понял всё и сразу. Он понял, что разговор «по душам» заканчивается, фактически и не начавшись. И, тем не менее, он «не выключил микрофон».

– Александр Николаевич, что бы ты обо мне ни думал, я к тебе отношусь с искренним уважением. Можешь иронизировать, можешь не верить – это так.

– С искренним уважением? Как к достойному врагу?

Лицо Шелепина, если и изменилось, то лишь в сторону ещё большей кривизны: «благими намерениями дорога к отставке вымощена». Но Леонид Ильич, похоже, и не рассчитывал на трансформацию обратного порядка.

– Я не буду скрывать: мы с тобой – не друзья-приятели. Как-то так получилось… что не получилось. Ну, что ж: бывает. Но это не должно мешать нормальным отношениям. Это не должно мешать совместной работе: дел – по горло! И, уж, тем более, несходство во взглядах не должно делать нас врагами. Я, со своей стороны, не считаю тебя врагом. Ты, Александр Николаевич, мне – не друг, но и не враг!

– «И не друг, и не враг – а так!»

Шелепин добавил лицу кривизны. Но удивительное дело: «наружу» прорвалось и что-то от души. Какая-то частичка искренности – и это была не искренняя враждебность. Скорее – грусть по несбывшемуся себе и неизбывшемуся Брежневу.

– Нет, Александр Николаевич…

Генсек упорно «третировал» Шелепина именем-отчеством.

– … не так. Прежде всего, я считаю тебя толковым руководителем. Очень толковым. Даже талантливым руководителем крупного масштаба…

Брежнев посверлил взглядом собеседника, явно не ждавшего, но и не желавшего комплимента – и «дострелил» фразу:

– … который все свои таланты растрачивает на амбиции – вредные, в первую очередь, для него самого.

Намёк был более чем прозрачным, но Александр Николаевич вновь постарался его не увидеть. Очень постарался. Леонид Ильич опять «перезарядил ружьё».

– А ведь мы могли бы дружно работать. На пользу делу. К взаимной выгоде.

И этот намёк был достаточно откровенным, тем более что Леонид Ильич сопроводил его выразительным маневром бровей.

«Напрасно стараешься, товарищ волк в овечьей шкуре! Меня на эту туфту не купишь!».

На этот раз Шелепин не стал игнорировать намёк. Всё, что он думал о Брежневе и его «искушении», без труда читалось в его взгляде. И взгляд этот был не менее выразительном, чем тот, который его «соблазнял» Генеральный секретарь.

– Я вовсе не открываю торги по принципу «ты – мне, я – тебе».

Леонид Ильич без труда «расшифровал» всё, «сказанное» глазами Шелепина.

– Поэтому в мои намерения не входит предлагать тебе прежнюю должность: в Секретариате вакансий нет.

– Неужели