Красный смех. Сценарий

Дмитрий Лаптев

В сценарии по мотивам произведения Леонида Андреева "Красный смех" реализована передача всеобщего помешательства на полях сражений. Ощущение растущего безумия передается через отрывочные и несвязанные между собой события, всплывающие в поврежденном сознании офицера между короткими бытовыми сценами его настоящей, "счастливой" жизни. Глазами самого офицера показана его жизнь дома по возвращении с войны, в кругу семьи, когда он уже без ног и сошел с ума. Затем демонстрируется одинокое влачение жизни брата умершего офицера. Как он, наслушавшийся еще живых рассказов о Красном Смехе, желает сам поскорее сойти с ума, чтобы не пережить подобное. И как он к собственному ужасу вынужден изо дня в день наблюдать неизбежное приближение Красного Смеха, сначала эхом докатывающегося с полей сражений, а потом постепенно входящего в быт горожан и следом поглощающего их сознание и разум всего человечества. И как он догадывается – что Красный Смех не самое страшное, а всего лишь предтеча…

Часть I

Отрывок первый

Все залито неровным цветом – цветом, который бывает у уха или века, когда оно просвечивается на ярком свету или под лучом яркого солнца. Слышны звуки тяжелого, неровного топота людских и лошадиных ног, скрежет железных колес, раздавливающих камень, со всех сторон доносится тяжелое, надорванное дыхание и сухое чмяканье запекшихся губ. Слов людей не слышно – все молчат, по звукам можно определить, как кто-то падает, на него натыкаются идущие следом и тоже падают – не все поднимаются, но слов все равно не слышно.

Неровный цвет спотыкается сам и совсем рядом раздается звук падения и удара о землю.

Автор лежит лицом в пыльную дорогу, его обтекают шагающие ноги с бряцающими прикладами ружей, лошадиные разбитые копыта, раскаленные обода катящихся колес. Автор с трудом приподнимает тяжелую красную голову, поворачивается изможденным лицом вверх и еле-еле, с осторожностью, приоткрывает глаза-щелки – маленькие, сузившиеся, как маковые зернышки, зрачки пытаются что-то разглядеть и одновременно с этим остаться в тени приоткрывшихся век.

Близкая, пыльная земля дрожит, вдоль нее растекается вибрирующий раскаленный зной, шаркающие солдатские ноги продираются сквозь густой маревный воздух. Дрожат камни, кажется, что вот-вот расплавятся и они, и потекут как те дальние ряды людей на завороте, вместе с орудиями и лошадьми – все вместе отделяющиеся от земли и беззвучно зависающие в воздухе дрожащим студнем. Огромное, близкое красное солнце наколото на ощетинившиеся, и колышущиеся раскаленные добела штыки, и одинаково больно отражается тысячами маленьких солнц в каждом уходящем вперед стволе винтовки, погоне, звонкой металлической фляге, натертой рукоятке офицерского револьвера, набойке. Бросается промеж сомкнутых век, отчего затылки людей кажутся красными китайскими фонарями, внутри которых пламенеют свечи. Автор раскрывает глаза.

Уголок комнаты – клочок бирюзовых обоев в тонкий серебристый рисунок, на столике запыленный нетронутый графин с водою. У столика одна ножка короче двух других, под нее подложен свернутый кусочек бумаги. Из соседней комнаты через открытую дверь доносится веселие трехлетнего ребенка, подыгрывание ему матери и бряцанье детскими игрушками.

Ощетинившиеся ружья идут все так же неровно и несут наколотое на штыки огромное красное солнце, незрячие – с закрытыми глазами, немые головы-шары изможденно болтаются под ним. Автор останавливается, поток обтекает его по сторонам, но кто-то толкается в спину, и он устремляется вперед сквозь идущие ряды. Идет долго, обгоняя – расталкивая, куда-то торопясь, как вдруг на лице его возникает озабоченное выражение, и он останавливается, людской поток обтекает его снова. Автор поворачивает в сторону, пробирается сквозь строй на простор, перелезает через овраг и с таким же озабоченным выражением лица садится на камень, под красным солнцем кажущийся добела раскаленным.

Качающиеся и падающие люди молчаливо шагают в солнечном блеске и несут над собой на раскаленных белых штыках огромное красное солнце, их головы кажутся под ним его уменьшенными копиями. Сквоз