История невозможной любви

Ты – на земле последняя Любовь.

Когда угаснут чувства, мысли, песни,

Когда всем станет все уже известно,

Приснится, что нет счастья, и любой

Покажется прохожий очень близким.

И станут бесполезными записки.

Когда душа остынет. Сгинет вера.

И станет нежность странною химерой,

А небо… небо будет просто серым,

Как потолок… Прощаясь по-английски,

Исчезнет ночь. Не ты, не твой рассвет

Меня разбудит. Не твое дыханье

Мой поцелуй прервет. И с утром ранним

Начнется просто новый белый след

По старому слежавшемуся снегу.

От жизни неудачному побегу…

    Ольга Васильева

Глава 1

…Опять мне купили уродливое пальто! Ужас! Темно-коричневое, длинное, почти до пят, с какой-то странной пелериной до пояса, которая делала меня еще и квадратной. И сапоги к нему такие же страшные: коричневые, без каблука, с широкими голенищами, которые болтались вокруг моих худеньких ног. Они как-то сразу растоптались и стали бесформенными калошами после недели носки.

Мама, как всегда, не рассчитала деньги, и перед моим отъездом их почти не осталось: только мне на дорогу и немного с собой, до первой стипендии.

Так случалось всегда: сначала они с папой получали большие по тем временам зарплаты, а через пару недель меня опять посылали к соседке занять десятку до получки. Соседка всегда удивлялась, поджимала губы, но десятку выносила, бормоча себе под нос что-то вроде «у самих такие зарплаты, а вечно деньги клянчат». И я опять говорила, что больше не пойду занимать деньги, а мама охотно поддакивала: «Ну конечно, это в последний раз». «Последний раз» повторялся почти каждый месяц.

Но главное было в том, что соседка работала уборщицей и ее зарплата была мизерной. А она как-то ухитрялась и сына кормить, и даже чуть откладывать на сберкнижку.

Правда, у нее был маленький огородик, где росла картошка и зелень. Сын ее этот огород ненавидел, потому что копать и полоть приходилось и ему тоже.

Мы с ним учились в одном классе, и потому мои вечные таскания к ним за «десяткой» были особенно мучительны.

И вот, школу я окончила, поступила в университет в другом городе, поселилась у дальней родственницы мамы. Все шло хорошо, но на стипендию не разбежишься, и одежду мне покупали родители, когда я приезжала на каникулы. И очень часто получалось так, что опять к моему отъезду денег не хватало, и мне покупали то, что было дешевле, не очень заботясь о моде, да и вообще о том, как эта одежда выглядит. Тепло – и ладно.

Была зима, не очень морозная, но все же. И снег лежал плотно, и ветер был резким и колким.

Я шла с занятий домой и вспомнила, что надо бы забежать в магазин за шампунем, мой почти закончился. Шлепая своими растоптанными сапогами по раскисшему снегу у входа в магазин, я взялась за ручку двери. И тут кто-то коснулся моего рукава.

Я обернулась – передо мной стоял невысокий плотный мужчина в черной меховой шапке. У него были чуть раскосые глаза и коричневая крупная родинка на переносице. Она бросалась в глаза, и я невольно стала смотреть на нее.

Мужчина спросил на ломаном русском:

– Мыло, где мыло?

Иностранец меня не удивил: много их училось у нас в университете. И я спокойно спросила:

– Вы хотите купить мыло? Умываться? – и провела себя по лицу.

– Да, – обрадовался он. – Мыло умываться!

Я потянула его за собой в магазин, подвела к полке с мылом и шампунем и спросила:

– Вам помочь разобраться?

– Нет, дальше я сам, спасибо! – сказал он и, даже не оглянувшись, начал что-то выбирать.

Мне стало обидно: многие меня считали хорошенькой, а некоторые и красивой. А этот не взглянул даже! Ну и ладно.

Когда я вернулась домой и посмотрела в зеркало, равнодушие моего иностранца стало понятно: тушь размазалась от снега, волосы выбились из-под темно-коричневого (в тон пальто, а как же!) шарфа на голове, и выглядела я, если не всматриваться, лет этак на сорок.

Мне было всего девятнадцать и так хотелось быть хорошенькой, нравиться!

Вот если б у меня была такая красная шубка, как у Наташки… Ладно, о чем мечтать.

И села за чертежи, пока не пришли остальные постоялицы: мамина родственница, получая от