Всё моё сумасшествие
Софья Савина
Иногда мы храним секреты. Иногда мы храним секреты наших родителей. Иногда мы ненавидим родителей. Настолько сильно, что они приходят с того света. Содержит нецензурную брань.
Вокруг меня хорошо знакомые предметы – впереди книжный стол со стоящим на нем музыкальном центре, слева, совсем рядом со стулом, который я каждый раз старательно двигаю к окну – обогреватель, справа офисное кресло, на нем расположилась куча тетрадок, и все подписаны разными именами. Одна из них моя. Сначала, тетрадка была совсем маленькая. Достаточно быстро она оказалась заменена на толстую тетрадь листов эдак в девяносто шесть, что не могло не вызвать смеха и печали одновременно.
– Один раз, роясь в старых шкафах я нашла бабушкин дневник, в котором она описывала свои будни. Много листов было исчерчено заметками о том как она сходила одна в кинотеатр, одна прогулялась по набережной, наслаждаясь хорошей погодой, приготовила для себя вкусный борщ. Прочитав это, я поняла что бабушка была очень одиноким человеком, – женщина справа, та, от которой я старательно отодвигаю стул к окну и ставлю его так, чтоб не видеть ее глаза, упорно смотрит и молчаливо кивает головой
– В принципе, дневник не представлял из себя ничего необычного до одной записи, – я продолжаю, – Бабушка, видать после очередной прогулки в одиночестве, явилась домой и писала с воодушевлением о том, что она думает по поводу птиц. Запись выглядела следующим образом: “Как я люблю птичек! Вот синицы – это челядь. Воробьи уже получше, среднее сословие. А вороны – превыше мира всего!” Как можно было такое написать про ворон?! Что значит вороны – превыше мира всего? – сокрушалась я, – Если бы я завела дневник, я писала бы про то что я делала днем, ну там куда сходила, что купила, как наорала на своего мужа при всех на работе. А она писала такое! Да она совершенно ненормальная! Разве нормальный человек такое напишет? Вот я такое не пишу и так не выражаюсь, – тут я серьезно задумалась и на минуту замолчала. Пришедшая в голову мысль просто ошеломила меня, но я заранее знала, что эта мысль абсолютно правильная.
– Хотя знаете, если подумать, – теперь я повернулась и уставилась взглядом на женщину справа, – Если почитать мои рассказы, у меня все гораздо,гораздо хуже.
***
Я неслась по Ново-Вокзальной согнувшись в три погибели. Неслась я потому что очень сильно опаздывала, а согнулась поскольку боль в желудке достаточно сильно терзала меня. Вы знаете, я практически не чувствительна к боли. Но если что-то начинает ощутимо беспокоить, то значит дела совсем плохи. Так оказалось и в этот раз: три с половиной месяца героического терпения, и я пополнила ряды язвенников.
Мне 22 года, и я несусь согнувшись в три погибели по Ново-Вокзальной с язвой желудка на свое первое интервью.
Всю жизнь хотела быть врачом. Годам к восемнадцати я поняла что хочу быть еще и журналистом. И если последнее мне вполне удалось, то медиком мне не быть никогда. Однако сейчас есть реальная возможность приблизиться к медицине, ведь я уже вхожу двухэтажное здание, и меня досматривает охранник. Сегодня вдвойне важный день: первое интервью, и не с кем-то обычным, а аж с главным врачом психиатрической больницы.
После долгих мытарств и тщательного досмотра меня наконец пропускают по двор. Больница не ограничивается маленьким двухэтажным зданием. Дальше, за высокими бетонными стенами раскинулась длинная аллея, заботливо выращены восхитительные цветы, построены беседки и несколько отделений. Я войду в центральное, туда, где лечатся наиболее тяжелые больные. А пока ноги несут меня через прекрасную аллею, выдалось время покурить.
Не думала, что в больнице необходимо столько дверей, запирающихся на огромные засовы. Медсестры, тихо перешептываясь за спиной, закрывали третью дверь, а я миновала очередной коридор и наконец очутилась в самом сердце здания. Услышав за спиной громкий щелчок, я оглянулась и поняла что полностью отрезана от мира. В нос ударил спертый воздух. Вокруг витал страх и безысходность. На кушетке, напротив кабинета психиатра, расположилась женщина в облезлом, старом халате синего цвет