В руках твоих – талая вода
Никита Колбик
"…Но, несмотря на всё горе, что он ей причинил, всё-таки у неё осталось, говорила она, светлое чувство. А если любовь получилась не такая, как мечталось, то уж кто-то, а не Лиза точно в том виновата. Виновата жизнь…" В оформлении переплета использована репродукция работы Павла Басманова.
Лиза была (хотя как была – есть и сейчас) потрясающая, стандартная женщина, врач, и, безусловно, она заслужила своё законом обеспеченное право на счастье. К тридцати с хвостиком годам, после затяжного периода проб и ошибок – не стоит о них говорить, – она ясно поняла, что ей нужно. Значит, записывайте: безумную, сумасшедшую любовь, с рыданиями, букетами, с ночными погонями на такси, изменами и прощениями, нужна такая звериная, знаете ли, страсть, чтобы разрывала на части… Записали? Через сколько будет готово? Ну, нет, двадцать минут готова ждать, а больше – ни за что.
Ну, естественно, очень многим женщинам нужно примерно то же самое, так что Лиза, как уже сказано, в этом смысле – самая стандартная, потрясающая женщина, врач.
Побывала замужем – всё равно что отсидела долгий выматывающий срок в плацкартном вагоне и вышла разбитая, одолеваемая зевотой, в пасмурную ночь чужого города, где ни одного тебе знакомого. Потом какое-то время пожила одиночкой, увлеклась мытьем полов в своей квартире, поинтересовалась кройкой и шитьем, следом почти две недели каждый вечер вела пространные диалоги о несчастье жизни своей с двумя (иногда – с тремя) бутылками чего-нибудь и… опять заскучала.
Догорал до победного конца роман с венерологом Сергеем Алексеевичем, имевшим семью; полный набор – двое детей, жена соответственно. После службы она заходила за ним в его кабинет – и никакой романтики: уборщица вытряхивает урну, возит мокрой шваброй по линолеуму, а Сергей Алексеевич долго моет руки, подозрительно осматривает свои розовые ногти и с отвращением оглядывает себя в зеркале. Стоит, Лизу не замечает, а она уже в пальто на пороге. Потом высунет треугольный язык и вертит туда-сюда – заразы боится, тоже мне!..
Какие такие страсти могли у нее быть с Сергеем Алексеевичем? Никаких, конечно.
А она не сомневалась: счастье – это то, что она непременно должна получить. Лицо у нее было красивое, породистое, с широкими, по последней ей известной моде, бровями, каштановые волосы низко начинались на висках, сзади – хвост. И глаза были чёрные. Один мужик как-то раз, углядев в транспорте, начал зазывать в какую-то свою рабочую студию, позировать то ли для его нового, безусловно гениального, портрета, то ли для статуи, тоже обязанной стать признанной классикой искусства, кто, если не она?.. Само собой, она не пошла – не доверяла людям творчества, был печальный опыт, когда она согласилась выпить кофе с одним кинорежиссером и кое-как унесла ноги, – «сетевик» оказался.
…А время не шло, бежало. Иногда в голове Лизы возникала печальная мысль: в стране примерно сто двадцать пять миллионов мужчин самой различной степени испорченности, ей же от щедрот судьбы счастье привалило в виде противненького лица Сергея Алексеевича. Становилось не по себе. Можно было найти и другого, но к чему кого попало под подол пускать? Сама она – натура утонченная, душа с годами только богатела, и гармонию с собой она обретала всё больше и больше; осенними вечерами сидела и думала о том, как же жалко себя, и жалко, что некому себя, такую красивую, преподнести.
Бывало, она заглядывала к каждый раз новой давно счастливой приятельнице на пару-тройку бокалов и, осчастливив её сына или дочь ирисками, вела задушевные беседы, поглядывала в темное стекло двери кухни, где её отражение было еще загадочнее, ещё интереснее и выгодно отличалось от совершенно неидеального силуэта подруги. Согласитесь, было бы на сто процентов справедливо, чтобы её кто-нибудь сделал героиней своего романа…
Слушала стандартный набор проблем дружеских – купила то, не протерла вот это, ребенок подхватил непонятную заразу, да рассматривала чужого супружника: залысины, штаны тренировочные с пятном на правой (или левой, никогда она не понимала, от чего