Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он – бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему: к дереву, к небу, к человеку, к собаке, к милой, кроткой, прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее прекрасными ежедневными чудесами.

    А. Куприн

    Нас мало – юных, окрыленных,

    не задохнувшихся в пыли,

    еще простых, еще влюбленных,

    в улыбку детскую земли.

    В. Набоков

Глава 1

Своих одноклассников она не видела очень давно. Некоторых даже не захотела бы, наверное, встретить в своей взрослой жизни. С большинством давно потеряла связь: росли листиками одного дерева, вскармливались и питались вместе, и разлетелись по разным уголкам земли. Только небольшому количеству, самым близким и преданным, удалось продержаться в друзьях четверть века, но и эта дружба была странной. Тоненькая нить, соединяющая бывших одноклассников, разбросанных по городам и весям, поддерживалась старыми и недавно возникшими в стране праздниками. Короткие звонки от дней рождения до Нового года. «Дружба по обстоятельствам», – так с некоторым неприятием, граничащим с осуждением, говорил ее бывший муж, никогда не разделявший щенячьего восторга, который неизбежно возникал при редких встречах друзей детства. И почему она опять о нем вспомнила? Дала же себе слово…

Усталость так незаметно подкрадывалась к концу рабочего дня, что она часто не могла себя заставить не только поддержать разговор ни о чем с теми, кого не видела вечность, но и просто сходить с подружками в ближайшую кофейню. Сын сердился: «Ну к чему ты берешь на себя столько работы? В этом давно нет необходимости! Я уже зарабатываю – не бойся, мы не умрем с голоду!». Как было объяснить ему, так быстро повзрослевшему сыну, только начинающему жить, что работа и была сейчас для нее жизнью. Этим она заполняла образовавшуюся пустоту, образовавшуюся после того, как он перестал в ней нуждаться. Загружая себя физически, невероятно выматывая в течение рабочего дня, она хорошо спала, без тревожных мыслей и страха одиночества. К утру она, конечно, всегда хорошела и молодела. С радостью просыпалась пораньше, чтобы успеть на пробежку и после не спеша выпить чашку свежесваренного кофе. Вечерами могла войти домой с пакетами из супермаркета, сесть на ближайший стул и просидеть так более получаса – в верхней одежде и обуви, от которой устали ноги. Сидела и в оцепенении смотрела вокруг – уставшая от жизни, немолодая женщина. Рассматривая себя в зеркало, вечером свой утренний подъем считала легкомыслием, выдумкой и глупостью. Вот и прошел еще один день, мало чем отличающийся от многих других…

Если сын являлся не поздно, она суетилась на кухне, стремясь накормить его чем-то вкусным, но если приходило сообщение «меня не жди, буду поздно», то ограничивалась горячим бутербродом, кофе и фруктами.

Сегодняшняя жизнь не казалась ей наполненной. Не было рядом единомышленников, не было той среды, что могла бы ее питать. Работа, ставшая привычной, не приносила удовлетворения, которое можно было бы ожидать – только материальное вознаграждение. Сын вырос и уже не нуждался в ней так, как было в детстве, когда он не мог ступить без нее ни шагу. Преувеличенная скромность, природная деликатность и стыдливость души мешали ей всегда, а ледяной ветер одиночества сейчас она ощущала еще сильнее, чем в ее беспокойные молодые годы. Благодаря короткой беседе с человеком, говорящим с ней на одном языке, она чувствовала, что жизнь становится вдохновенней, но таких встреч в повседневной жизни банковского служащего было очень мало. И она мучительно гасла от всей этой повседневной рутины, не имея возможности отразить, выплеснуть все волнения своей тонкой творческой души.

В минуты вечерней усталости не было никаких сил говорить с малознакомыми людьми – за четверть века и у нее, и у них изменилось многое – о сыне, которого они не знают, о работе, которую она не любила или о сегодняшней малоинтересной жизни. Притворяться радостной и беззаботно-счастливой не представлялось ей возможным. Говорить о собственном одиночестве он