Свет
Наталья Дмитриева
Перед вами сборник медитативной прозы, который увлечёт острым сюжетом, если вы хотите развлечься, или поможет преодолеть начинающуюся депрессию, если в вашей жизни затянулась полоса неудач.
СВЕТ
Мы идем обратно уже целую вечность. Или мы всё время ходим по кругу? А может быть, мы давным-давно уже вышли из пещеры, просто мои глаза забыли, как видеть? Сколько ещё выдержит рассудок? Ноги перестали бояться неровностей, тело уже не реагирует на ушибы. Я не знаю: синяки, царапины, шишки, раны, может, и язвы – где они, сколько их… Всё уже устало болеть. В непроглядной, абсолютной тьме, кажется, тело то ли растворилось, то ли деформировалось, я боюсь забыть: чтобы идти – надо двигать ногами. Иногда, сделав три-четыре взмаха верхними конечностями, вспоминаю, что это руки – они просто болтаются по воздуху и не помогают передвижению, если не опираются о горизонтальную поверхность, или хотя бы напоминающую её. Сначала охватывал ужас, когда с той стороны, куда обращено лицо, оказывалась преграда: носок, колено, ладонь, лоб упираются в нечто и не могут найти способа преодолеть это. Сколько их было, этих преград? Сколько раз мы поворачивали? И точно ли влево или вправо? Или назад? Кажется, я даже не уверен: не идем ли мы куда-нибудь вверх или вниз? Нет, мы не выбрались (это всё-таки даже обнадёживает – есть еще цель), пальцы то и дело чувствуют на уровне плеч, головы что-то всякое, но неизбежное: твёрдое, рыхлое, холодное, скользкое, вязкое, гладкое, острое, с выступами и выбоинами, просто шероховатое… И когда ладоней касается ничто, всё равно на плечи, затылок давит близкое, тесное присутствие.
Я ещё помню, ещё помню, как осторожно ставил ногу, боясь споткнуться, упасть в яму, как медленно передвигал ступни, не отрывая почти от земли, как держал руки всё время вытянутыми на уровне лица – чтобы не повредить чем-нибудь случайно особенно глаза. Всё. Теперь всё равно. Нет. Почти всё равно. Я теперь не боюсь упасть. Теперь охватывает чуть ли не наслаждение, когда всё тело впечатывается не в пустую тьму – в нечто более-менее определённое, осязаемое. Когда вспоминаешь: сухо, мокро, холодно, тепло, скользко, липко… И в ноздри пробивается какой-нибудь иной запах, чем тот, который уже ничто. Который уже – ты сам. Не то чтобы руки устали тянуться и искать, осторожничать, просто в этом нет необходимости. Кажется, уже не только вся кожа, волосы, но и пропитанная грязью, и сыростью, и затхлостью одежда чувствуют, с какой стороны преграда ближе, чем длина шага.
Эти стены, поверхность, то пологая, то вертикальная, эта замкнутость не просто окружающее нечто, это – жизнь. Единственная опора. Я устал от неё, я её ненавижу, но, если всё это исчезнет, отступит, пропадёт и останется только тьма, рассудку не за что станет цепляться. Правда есть ещё звуки. Эти изматывающие своей неравномерной монотонностью, как шаги по шпалам, звуки. Всхлип, чавканье, стук, шарканье, сопение – звуки, производимые нашим движением. Мы так привыкли молчать, что уже не вскрикиваем от неожиданности или боли.
Эллис и Мэт сейчас идут за мной, сохраняя ритм, как эхо, больное, охрипшее, уставшее, но добросовестное эхо. Нам есть, наверное, о чём поговорить, и, вроде бы, ещё достаточно сил для осуществления добавочных движений, но мы словно забрели в какой-то непроходимый тупик. Я замолчал первым, когда понял, что вынужденная слепота сделала нас словно глухими. Наш разговор стал выглядеть так странно, будто мы все идем разными дорогами, всё больше отдаляясь друг от друга.
Рассудок Эллис всё-таки покачнулся: она всё время говорила о том, что видит. Это ужасно – здесь нет источника света. Мы не собирались забираться вглубь, просто заглянули в такой заманчивый грот, а когда повернули обратно, видимо, зашли в какое-то ответвление и заблудились. Темнота запутала нас совершенно, а все наши вещи остались снаружи. Да впрочем, у нас и не было с собой никаких фонарей. До темноты мы собирались уже быть дома.
А кстати, странно, я как-то забыл об этом. Почему совсем не слышно было шума волн? Пусть на море мертвый штиль, иначе мы не рискнули бы отправиться покататься