Остров (сборник малой прозы)
Андрей Темнов
Сборник малой прозы, состоящий из пяти рассказов, одной повести и одной поэмы в прозе. Паузу между основными текстами заполняют «интерлюдии» – лирические миниатюры на стыке белого стиха и прозы. Каждый текст сборника представляет полностью законченное, отдельное произведение, однако в целом сборник объединен общим замыслом; присутствуют сквозные лейтмотивы и своеобразный метасюжет, который исходит из структуры сборника: семь текстов, семь дней Творения, семь дней недели – от понедельника до воскресенья. При желании сборник можно рассматривать даже как «метароман» в вольной интерпретации этого термина. Содержит нецензурную брань.
Моим друзьям, без них эта книга была бы другой.
Под редакцией Юлии Фурсовой;
2018-2019, Иркутск.
Костер
«А на другой день была Пасха. В городе было сорок две церкви и шесть монастырей; гулкий, радостный звон с утра до вечера стоял над городом, не умолкая, волнуя весенний воздух; птицы пели, солнце ярко светило».
Антон Чехов, «Архиерей»
Кап, кап, кап – бьются немецкие бомбы о выпуклое дно пустой бочки. Грузные, набухшие в первом весеннем тепле они срываются с карниза веранды. Крыша дома еще покрыта снеговой шапкой, – та постепенно оседает, темнеет, пускает из-под себя ручейки. Талая вода бежит по вытянутому вдоль крыши желобу, стекает на прикрывающий крыльцо шифер, прокладывает себе путь по волнистым выемкам, но у самого края вдруг замедляется, путаясь в нагромождениях веточек и хвои, что сбились в плотные кучи наподобие плотины. Заторы прихвачены ледком и держат крепко, не давая потоку воли. Скоро вода возьмет свое, подточит, заберется с изнанки, комья поползут к краю и устало, с грудным звуком, плюхнутся в бочку. Пока же вода сочится медленно, осторожно, боязливо: вперед отправляется одна капля, за ней другая, потом третья, – как разведчики за линией фронта, которым нужно пройти через ряды колючей проволоки и прыгнуть с обрыва, в темный омут, на самое дно мира.
Бабушка Ноя суетится у крыльца. После зимы дел на огороде много, за что не берись – все в охотку. Повалила бочку с ржавыми ободами, уперла руки в железный борт; снег захрустел, нехотя подался, бочка покатилась по грядке, оставляя за собой три грязных борозды и куски старой краски – когда-то белой, а теперь уже и не желтой даже, но желтушной, больничного, хворого оттенка. В роддоме пахло теплой кожей, грудным молоком, мамиными руками, страхом нового. Но были и другие запахи: военный госпиталь отдавал высохшей мочой, сочащимися сукровицей бинтами на прелых, плохо обработанных ранах. Во время бомбежек лица солдат застывали, восковые маски ртов, бровей и глаз пучились в окна. От проходящего по улице трамвая мелко дрожали стекла в расшатанных рамах. Переполненная палата пахла тряпками и костылями, равнодушными докторами и капельницей с жирными отпечатками пальцев по всему продолговатому краю. Бабушка Ноя крякнула, навалилась плечом и поставила бочку под скат веранды, чтобы пустое брюхо наполнялось талой водой.
Широкое гребло лопаты хватануло из ближайшего сугроба, поднялось в воздух и, роняя излишки, резко опустилось за кованый обод. Со дна уже поднималась приличных размеров куча, но бабушка Ноя знала – она выполнит лишь треть работы, даже набив бочку с горкой, – остальное сделают оттепель и первые дожди, но и тогда бочка останется полупустой, на одну-две поливки, не больше. Вот потому-то нужно перевернуть и подкатить к скату все три бочки, сделать запас, иначе потом, в апреле, придется идти с ведрами на ручей или ждать, пока включат дачный водопровод. Ручей далеко, ведра тяжелые, а ноги и руки уже не те, что раньше. Бесконечными зимними вечерами, кладя морщинистую ладонь на сборник стихов Окуджавы (томик в пускающемся на лоскуты переплете), бабушка Ноя порой замечала, как ее длинные, прежде фарфоровые, а теперь по-печному беленые пальцы бьет неприятная судорога, вызывая в памяти больницу, гипс, трамвай, мокрые от пота простыни… Бабушка Ноя покрепче сжала черенок лопаты, – сегодня в ее руки вдруг вернулась удивительная сила. Работа спорилась, над садоводством высоко стояло солнце.
– Бабка