Киевский котёл

Татьяна Олеговна Беспалова

В сводках не сообщалось…

Красная армия оставила Киев 19 сентября 1941 года, так и не получив приказа об отступлении. Отходили, взорвав мосты через Днепр. Разбившись на группы, двигались в восточном направлении. А там разрозненные части Юго-Западного фронта сражались в окружении. Впоследствии все эти очаги отчаянного сопротивления – расчлененные, лишённые связи друг с другом – назвали Киевским котлом. Трагедия, неразбериха, хаос первых месяцев войны отправили под откос многие судьбы. Так случилось и с Иосифом Пискуновым. Сибарит и кутила, полковник Пискунов в мирное время участвовал в строительстве Киевского укрепрайона, что не мешало ему наслаждаться жизнью в обществе молоденькой любовницы. Война изменила многое, превратив незатейливый «рай» Иосифа в котёл с кипящей смолой, в котором сгинула вся его семья. Обстоятельства вынудили полковника к сотрудничеству с врагом. Потеряв все, он пожертвовал и офицерской честью ради спасения сына, чтобы тот сумел выжить и смог бороться с врагом с оружием в руках.

Татьяна Беспалова

Киевский котёл

За горизонтом боль.

Над головою бог.

Крестику ставят ноль

Мимо дорог и ног…

Вылезли соловьи,

Заголосили вдруг.

Небо седьмое и

Ада четвертый круг.

Игреку нужен икс,

Не оставляйте пост:

Мы над рекою Стикс

Строим хрустальный мост.

    Евгений Лесин

Пролог

Кроме молитв, единственным моим занятием в эти самые черные из дней стали забавы с единственной моей пищей – овсяным зерном. Я пересыпал его из ладони в ладонь, время от времени отправляя в рот несколько зернышек. Иногда зерна просыпались меж моих пальцев на каменный пол, и тогда я слышал, как они шелестят. Долгое время шелест этот являлся единственным из слышимых мною звуков.

Я пытался жевать овсяные зерна, но у меня это плохо получалось. За время пребывания в темнице тело мое так ослабело, что почти утратило способность к пережевыванию столь грубой пищи. Голод уже перестал терзать меня. Тело перестало чувствовать муки голода и старческие хворобы. Но душа болела пуще прежнего.

Я, смиренный Гермоген, Божьею милостью патриарх града Москвы и всей Руси, уже не в силах напомнить о себе людям. Оказавшись в темнице Чудова монастыря и пребывая здесь с сентября 1611 года по сей день, я, возможно, позабыт всеми. Сколько дней минуло с даты, когда присные утеснителя моего, пана Гонсевского[1 - Александр Корвин-Гонсевский – комендант Московского Кремля в 1610–1612 годах.], кинули меня сюда? По моим расчетам, уже должен был наступить февраль, а новой весны не узреть моим ослепленным долгой темнотой глазам.

Да, тело мое в темнице, но я продолжаю дело моей жизни, суть которого – стояние за веру, но душа стремится к братьям моим священнического и иноческого чина, и боярам, и окольничим, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным, и торговым, и пашенным людям. К тем людям, что забыли обеты православной христианской нашей веры, в которой родились и крестились, и воспитывались, и возросли. К тем людям, что, будучи свободны в выборе, своею волею иноязычным подчинились. Эти преступили крестное целование и клятву в стоянии за дом пречистой Богородицы и за Московское государство до крови и до смерти. Душа болит о клятвопреступниках, к ложно-мнимому, от поляк поставленному царику, приставших.

Если б дал мне Христос голос такой силы, я бы из колодца моего возопил: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, вникните в смысл воплей моих и уразумейте, и возвратитесь к Православной церкви. Ибо Отечество стоит, чужими расхищаемое. И святые иконы, и церкви поруганы. И невинная кровь льется и вопиет к Богу, как кровь праведного Авеля, умоляя об отмщении.

Так болела моя душа о судьбах Родины. И я пытался унять душевную боль молитвой. Однако принять достойное положение для ее совершения получалось не сразу. Преодолевая немочь, изнемогая, цепляясь ногтями за камень стены, мне удавалось приподняться, чтобы принять подходящее для молитвы положение. Но мысли мои путались. Сосредоточиться на Божественном было несказанно тяжело. Я обращ