Собрание сочинений. Том 3
Евгений Александрович Евтушенко
Собрание сочинений Евгения Евтушенко #3
Собрание сочинений Е.А. Евтушенко представляет творчество выдающегося поэта и писателя во всей полноте, подытоживает все лучшее, что он сделал за свою жизнь: любовную и гражданскую лирику, 22 эпические поэмы, по которым можно изучать и историю России, и жизнь всего человечества. Ведь он выступал с чтением стихов, помимо всех регионов родины, в 96 странах, и его стихи, переведенные на 72 зарубежных языка, учили людей во многих странах свободному незашоренному мышлению, разрушая железный занавес. Первым поэтом, угадавшим в нем талант, был Б. Пастернак, высоко оценивший его стихи «Одиночество». Д. Шостакович признался в одном из писем, что читает стихи Евтушенко «Карьера» и «Сапоги» как молитвы. Джон Стейнбек предсказал, что в ХХI веке Е. Евтушенко станет не менее читаемым прозаиком, чем поэтом. В книгу включены как ранние стихотворения 1959–1961 годов, так и проза и публицистика, статьи о литературе и искусстве.
В формате a4-pdf сохранен издательский макет книги.
Евгений Александрович Евтушенко
Собрание сочинений. Том 3
© Евтушенко Е. А., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Стихотворения 1959–1961 годов
1959
Из дневника
Ну что же, брат, – вот зрелость и настала!
Ты юноша еще, но не юнец.
Уже далеким кажется начало.
Еще далеким кажется конец.
Какой ни есть, а опыт за плечами.
На нем раздумий зрелости печать.
Не в радости тот опыт, не в печали,
а в превращеньях радости в печаль.
Две формы чистоты – печаль и радость,
когда они воистину чисты,
но в превращеньях – горькая отравность
и мелкие нечистые черты.
Благословен лишь тот, кто расстается
так чисто, как когда-то полюбил.
Стук туфелек все тех же раздается
в нем до конца, когда он не убил
натянутостью ложною, вселившей
неверие к себе и ко всему,
возможность слышать этот звук всевышний
и вечно благодарным быть ему.
Как туфельки твои ко мне стучали
в том сентябре – ночами, на заре!
И лампочка, чуть свет свой источая,
качалась в странном крошечном дворе,
и все вокруг светилось и качалось,
и было нам светло и высоко.
Не понимали мы, что все кончалось,
хотя бы тем, что начиналось все.
На бревнышках, под липами дремавших,
каких-то очень добрых и домашних,
в неизъяснимом шорохе ночном
сидели мы, не зная ни о чем.
И разве мы могли тогда представить
на бревнышках у стареньких ворот,
что он потом замкнется – круг предательств,
и наш разрыв тот круг не разорвет?!
О, этот страшный круг!
И только ли он в нас?!
Предательство ли рук?!
Предательство ли глаз?!
Предательство прудов!
Предательство аллей!
Предательство рядов!
И лип! И тополей!
Предательство и лет!
И лета! И зимы!
А бревнышки? О, нет!
Мы предали их, мы!
Пусть к ним приходят вновь,
пусть им не знать потерь…
А наша-то любовь?
Что стало с ней теперь?
Девочкой была огромноглазою,
а теперь – уже который год —
сквозь дурную славу громогласную,
опустив глаза, она идет.
Вот идет она, вот спотыкается,
всюду натыкается на тьму.
Пьяная – во всем ночами кается.
Трезвая – не скажет никому.
Не ищите в ней той прежней девочки.
Иссушила старость ей черты.
Это мы ее такою сделали,
мы ее убили – я и ты.
Так всё на свете убивают,
когда теряют чистоту,
и, как потом ни уповают,
всё исчезает на лету.
О, как бы жить нам научиться,
чтоб не было себя нам жаль,
чтоб радость, расставаясь чисто,
дарила чистую печаль!
С тобою так нечисто мы расстались.
Бесстыдно, четко – как с дельцом делец.
Мы не расстались даже, а распались,
как что-то омертвевшее вконец.
Но, как и старцам, высохшим жестоко,
кровь юности их помнится всегда,
как память о прозрачности истока
хранит в низовьях мутная вода,
как помнят солнце города в тумане,
как снятся рощи вечной мерзлоте,
так смерть любви – не смерть воспоминаний
о той – первоначальной чистоте.
Кто еще помнит что-то – тот не нищий,
и поздней ночью, где-то в глубине