Вход в преисподнюю. Орфей. Эвридика. Гермес

Orpheus. Eurydike. Hermes

То были душ причудливые копии,

как серебряные жилки у руды,

они во тьме вплетались в корни,

струясь ключом в людской крови.

Словно неподъемные куски порфира,

исчезло красное во тьме другого мира.

Но были скалы и леса, мосты над бездной

и пруд огромный, серый, тусклый,

что возвышался подобно небу,

дождливому, повисшему в пространстве узком.

Между лугов наполненных терпением,

виднелась полоска единственной тропы,

словно простыня перед отбеливанием,

по ней всё ближе приближался шум толпы.

Впереди шёл стройный человек рывками,

в накидке синей и бездумным взглядом,

он поглощал дорогу, крупными шагами,

не замедляя хода, чтоб только быть не рядом.

Его руки свисали из тяжёлых складок ткани

и не припомнить из какой же это лиры,

в которой тело срослось с обеими руками,

как вьющаяся роза с веточкой оливы.

В нём чувства раздвоились, так казалось,

покуда взор его, как пёс вперёд стремился,

он оборачивался и возвращался, оставаясь,

на дальнем повороте, а дух его за ним тащился.

Мерещилось ему, что за ним стремятся,

шаги отставших, тех двух в изнеможении,

которые за ним должны были подняться,

на этом последнем восхождении.

Потом опять не слышно звук иной,

лишь шорох накидки и поступь шагов.

Он убеждён был, что они за спиной

и чётко слышал эхо своих слов.

Тот звук, не воплотившись, замирал,

но эти двое и вправду шли за ним,

он с лёгкостью страшащей ожидал

и не посмел бы оглянуться им.

Он видел тех двоих в молчании,

Бог этих странствий и посланий,

с посохом и зажатыми крылами

и с дивой, доверенной ему в признании.

Она была возлюбленной его страданий,

на столько, что не из одной изящных лир,

так не рождалось множество рыданий

и что из её плача родился целый мир.

Земля и лес в котором снова появились,

деревни, дороги и города,

вокруг сего творения вращались,

поля, потоки, звери, их стада.

Как бы другого солнца и другой стихии

и целый молчаливый небосвод,

на нём рыдало небо со звёздами иными,

всё это плачь был возлюбленной его.

Взяв бога за руку, она шагала с ним,

шаги их ограничивал саван, он был ей в прок,

она ступала мягко, безмятежно и

подобно девушке, чей смерти близок срок,

не думала она о человеке впереди,

что шёл к порогу жизни по своему пути.

Душа её блуждала сокрытая в груди,

заполненная до краёв началом смерти,

как фрукт наполнен сладостью и тьмой,

она была своей огромной смертью,

столь новой, необычной и немой,

что она не принимала это вестью.

Девственность восстановив из-за симпатий,

она стала грустной, красивой недотрогой,

а тело столь отвыкло от мужских объятий,

что её смущали прикосновения бога.

Она уже давно была не белокурой феей,

чей образ воспевал в стихах поэт

и не достоянием впереди идущего Орфея,

в той ароматной, брачной ночи, как завет.

Эвридика была не златокудрая жена,

распущена как растрепанные косы,

по разным полюсам и звёздам роздана,

истрачена, как изобильные запасы.

Она успела в подземелье превратиться

и когда внезапно Гермес её остановил,

страдальчески воскликнув: «Обернись!» —

Она растерянно спросила «Кто это был?».

Там вдалеке был некто с чертами расставаний,

стоял и видел, как на полосе тропы

между лугами бог странствий и посланий,

ни молвив ничего, чтобы идти,

вслед уходящей за фигурой дальней,

по той тропе обратно, не спеша,

стесненная нарядом погребальным,

она так мягко, терпеливо шла.

Первая элегия

Die erste Elegie

Кто-то подслушивал, как я рыдал,

видимо от Ангела, то был заказ.

Внезапно меня инфаркт атаковал,

я пережил волнение сильных фаз,

когда невиданная такая красота,

как страшное начало этих фраз,

где восхищаясь, мы терпим это за

то, что уничтожает, презирая нас.

Каждый ангел ничего о том не знает,

я пытаюсь понять кому же это нужно.

Ангелы, люди и животные понимают,

мы беззащитны и нам всё это чуждо.

С нами остаются деревья