Разговор с пустотой

Юлия Лавряшина

Вариант трагедии Сальери, не способного смириться с тем, что его собственный талант уступает таланту близкого человека. Только в данном случае все усугубляется тем, что речь идет о муже и жене, композиторе и пианистке, тяжело переживающей крушение из-за травмы руки исполнительской карьеры. Известная петербургская исполнительница Инга Деринг попадает в автомобильную аварию, травмирует руку. Это означает для Инги конец карьеры, крушение всей жизни. В начале лета муж, композитор Михаил Деринг, увозит ее на дачу, надеясь, что Инга развеется на природе. И тут выясняется, что рядом со старой дачей музыкантов за зиму возник большой особняк. Как его обитатели повлияют на жизнь супругов? Смешение зависти, страсти, обиды на жизнь и борьбы за место под солнцем окажется губительным… Для кого?

****

– Ты уходишь?

– Не бойся, я буду рядом, – он погладил ее теплую щеку согнутым пальцем. – Поспи еще, милая.

– А ты куда?

– Когда ты встанешь, то увидишь меня из окна. Сегодня выходной. Я пойду гирю покидаю возле дома.

Постанывая, она перевернулась на живот:

– Ты – сильный…

«Я стараюсь быть сильным», – ответил Роман уже про себя. А уже спустя несколько минут убедился, насколько эфемерна вся его сила, которая и впрямь играла в мышцах, заставляя натягиваться кожу. Она отхлынула, когда на втором этаже соседней дачи, мозолившей Роману глаз своей допотопностью, внезапно распахнулось окно. Он оглянулся, заслышав звук открываемых створок, и опустил гирю.

Его настигло солнечное, совсем не сегодняшнее видение: женщина у окна, расчесывающая огненные длинные волосы, которые пушатся прозрачным маревом, и даже лица не видно за ним, но оно не может оказаться некрасивым. Иначе не было бы и такого изгиба шеи, и открытой рассветному солнцу груди в вырезе пеньюара, светившегося свежей зеленью. А голые локти не могли бы раскинуться так вольно, так широко, будто полет этого живого пламени ее волос поднимает всю ее на высоту почти нереальную – не дотянуться!

На взгляд непосвященного замкнутая простыми рамами открытого окна, она все же парила вне его, Роман это видел. Где-то над пестрой от хвои крышей старой дачи, над сырой питерской землей… Прозрачные, лимонного оттенка занавеси в белых бабочках, боязливо поглаживающие ее, колыхались не от ветра, существовавшего независимо от этой женщины, а будто от трепетания невидимых крыл, которые рвались в небо, звали ее, волнуя кровь песней победы. Ему казалось, он слышит эти звуки. И на ум почему-то приходило имя Моцарта, никогда особо не интересовавшего Романа. Но какое-то независимое от него знание подсказывало, что нищий композитор писал солнечную музыку, которая была под стать этой женщине…

Роман смотрел на нее снизу, со своего участка, находившегося по соседству, и боялся шевельнуться, чтобы рыжеволосая женщина не уловила его движения боковым взглядом. Ему хотелось слиться с теми тремя сросшимися соснами, в которых с радостью заблудился, осенью покупая эту землю. Но сейчас их окрашенные солнцем стройные стволы показались родственными скорее той женщине, за которой он следил. А между их корнями сновали озабоченные муравьи, больше напоминавшие его самого.

Рядом на подоконнике сидела такая же рыжая кошка. Только в отличие от хозяйки она заметила соседа – пристальный взгляд был устремлен прямо на Романа. И хотя глаза у нее были солнечными, отчего-то ему стало не по себе…

– Рома!

Жизнерадостный голос его так и не повзрослевшей жены вонзился и расколол тишину утра, нарушать которую было дозволено только птицам. Женщина в окне опустила руки, отказавшись от полета. И быстро захлопнула створки окна. Рамы старые, еще деревянные, отметил Роман, тоже опустившись на землю. Стекла насмешливо блеснули отраженным светом, не позволяя разглядеть ту, что наверняка еще не отошла от окна. Подавив раздражение, Роман обернулся к жене.

– Что, Лидочка? Ты уже встала?

Ее глаза знакомо втянули небесную голубизну, растворили, пропитались ею. Их детское выражение было точно таким же, как и вчера, как и пять лет назад, когда Роман увидел ее впервые, и слова об умственной отсталости Лидочки осып