ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ИОАНН
Let me kiss thy mouth, Jokanaan.
Oscar Wilde
Сколько я себя помню, мир схлопывался вокруг меня, затягиваясь узкой петлёй на шее. Пространства становилось всё меньше, и куда бы я ни бежал, я оставался запертым внутри своей черепной коробки. Стены падали, наваливаясь на меня. Через стекло я видел, как тянутся чужие будни, как худые, длинные люди ступают по улицам, как сияют в темноте их вишнёвые глаза, как растягиваются в немом крике их безгласые рты. Я видел ледяные глыбы многоэтажек, видел мёртвые белые окна, взирающие на меня тысячью равнодушных глаз.
Я был в своей комнате. Что бы я ни делал, куда бы я ни шёл, сколько бы мне ни было лет: каждый раз, когда я закрывал глаза, я был в своей детской комнате. Дверь медленно открывалась, скрипел пол, и рядом со мной на кровать опускалось чьё-то грузное тело, пропахшее алкоголем. Огромная тёмная рука ложилась на мой затылок и давила так сильно, словно собиралась убить. Мою шею обжигало чьё-то дыхание, а тело пронизывала боль. Я открывал глаза и видел, что я совсем один, а вокруг меня лишь Темнота – липкая и чёрная.
Я был в своей комнате. Я подходил к окну и видел, как серые тени людей тянутся вдоль улиц, прыгают с мостов, выныривают и снова прыгают, чтобы вынырнуть и прыгнуть, вынырнуть-и-прыгнуть, вынырнутьипрыгнуть. Я видел женщину, обезглавливающую себя. Размахивая отрубленной головой, она танцевала, наполняя реки своей кровью, и серые тени людей прыгали в эти реки, чтобы вынырнуть и прыгнуть снова. Таково было крещение мертвецов.
Я видел, как все, кого я любил, утонули в этом красном мареве. Как их искалеченные, обнажённые тела скользили вниз по руслу, исчезая в чёрной пропасти рта ужасного краснокожного зверя. Я слышал стенания измученных душ, увязнувших в липких огненных болотах глаз Дракона. Я видел прекрасную Деву, восседающую на монстре, она звала меня сотней разных голосов, но я боялся ответить ей.
Она нашла меня запертым в банке с другими бабочками – пустого, задыхающегося, выбившегося из сил. Она отрезала мои изорванные в клочья крылья, которыми я столько дней бесцельно бился о стекло, она связала мне руки и посадила на цепь в своей маленькой, круглой, похожей на банку квартире, населённой лишь моими отражениями.
О Шломита, мне страшно, что ты не отпустишь меня.
Я уже видел тебя во сне: когда ночи напролёт прятался в тёмных проулках комнаты от неспящего тюремного ока электрической лампы луны; когда под нежным кислотным маревом дня любовался сияющей известью звёзд; когда чувствовал себя совсем крохотным в тени многоэтажек шкафов; когда сбегал из комнаты через окно, и, разбиваясь о каменный пол дороги, снова оказывался в комнате, заползал под мостовую кровати, залегал на дно Марианского жёлоба и внимал тихому шёпоту Бездны.
Бездна звала меня твоим голосом, сотней тысяч твоих голосов: вопиющих в пустыне и носящихся над гладью воды. Она говорила сотней тысяч твоих распятых голосов, Шломита, и я дал ей чашу, наполненную кровью. Но ты не просишь меня о чаше, тебе мало её.
Да, я уже видел тебя во сне, но не ты ли навеяла мне этот сон?
Ты посадила меня на цепь в моей маленькой круглой комнате, ты срезала с меня кожу, и пол стал скользким и липким от крови, от боли мне стало сложно дышать, а в глазах потемнело. Разрежь меня на звёзды, разбросай меня по вселенной, Шломита, ибо я знаю, что и мир создан из плоти, и, чтобы созидать мир, тебе нужна плоть, так бери её!
Вырванный из спины позвоночник станет новым Млечным Путём. Пронзительный хруст костей и тонкий девичий смех, врезающийся в измученный мозг сотней ледяных иголок, мелодия твоего голоса разрывает барабанные перепонки, бежать некуда. Твоя постель – тёплая групповая могила, застеленная чёрным погребальным шёлком земли. Я не первый здесь, я даже не тысячный.
Я знаю, эта комната станет моим гробом, она всегда была им. Не об этом ли предупреждали меня, изредка облизывающие внешнюю сторону окна жёлтые языки фар маршрутных паломников? Не это ли пророчили мне удушливые сны, в которых дверь в мою комнату снова и снова открывалась, впуская единственного, страшного гостя с большими тёмными р