Сын ведьмы
Симона Вилар
Ведьма #6
Князь Владимир Киевский отправил посадником в Новгород своего родича Добрыню. Но ненависть и пламя встречают Добрыню. Некто темный и могущественный наслал на жителей края морок, дабы те, и себя не помня, жестоко противились новой вере – христианству. Постепенно Добрыня начинает понимать, что колдовство наслала его мать, могущественная ведьма Малфрида. Она исчезла, когда Добрыня был еще ребенком… Судьба сводит новгородского посадника с молодым священником Савой, который не помнит своего прошлого, но которому откуда-то ведомо имя Малфриды. И ее следы ведут в дикие леса язычников вятичей. Туда, где свирепствует ужасный Ящер – темное древнее зло. Однако в этих лесах есть нечто более опасное. Страшный враг, которого боится даже могущественная ведьма Малфрида. И нет от него спасения…
Симона Вилар
Сын ведьмы
Пролог
990, конец апреля
– Ну что, Добрынюшка? Сказывал, любят и почитают тебя новгородцы?! Говоришь, твое слово в Новгороде все одно как решение самого вече?
Путята не произнес это, а почти прорычал, припав плечом к дверному косяку, – рожа вся в крови и слезах, обычно холеная борода торчит в сторону, словно кто таскал за нее солидного воеводу.
Епископ Иоаким Корсунянин, прибывший на север Руси от самого Греческого моря, даже привстал ошеломленно, а потом слабо опустился обратно в кресло. При свете огня в плошке было видно, как он побледнел. Но сам Добрыня остался спокоен. Смотрел на Путяту немного исподлобья темными жгучими глазами, только соломинка, какую жевал до этого, застыла в углу его пухлых губ.
А Путята не унимался: то вдруг захохотал как безумный, то стал биться виском о косяк и рычать, как зверь. Потом даже заругался грязно, как никогда ранее не позволил бы себе при почтенном Иоакиме и не менее уважаемом им Добрыне – дяде самого князя Владимира. Сейчас же с рыка на бешеный крик переходил и снова вопил.
– Ох, ох, славные новгородцы почитают посадника Добрыню ну чисто батю родного! Ах да и встретят его посланцев хлебом-солью! А вот это на, выкуси! – едва не налетев на Добрыню, ткнул Путята ему в нос скрученный кукиш. – И срать я хотел на твоих новгородцев! Резать их буду, как собак бешеных! Валить всех и вас в том числе…
Иоаким истово перекрестился, а молодой дьяк Сава даже пошел наступать на воеводу:
– Как смеешь ты, нечестивый, такое говорить при его преподобии!..
И отлетел прочь от мощного удара Путяты. И хотя Сава сам был высок и плечист, но рухнул, будто тростник подломленный.
Больше Добрыня вытерпеть не мог. И пусть он подле могучего Путяты смотрелся более мелким и хрупким, но сейчас вмиг скрутил воеводу, зажав его голову под мышкой, и, не давая опомниться, поволок прочь. На сопротивление и глухой рев Путяты внимания не обращал, тащил его, бился с ним о бревенчатые стены перехода, несмотря на отчаянные попытки того вырваться. Наконец он выволок упирающегося воеводу во двор и, заметив у конюшни колоду для водопоя, рывком окунул его голову в воду.
– Ну же, охолонь немного, охолонь, я сказал!
Удерживал какое-то время клокочущего в воде Путяту, вынул, чтобы тот вдохнул, а потом опять с силой навалился, не давая высвободиться. При этом быстро озирался. Видел, как на них ошеломленно и потерянно смотрят дружинники из отряда Путяты, видел и самих дружинников… Выглядели они так, словно из сечи лютой вернулись, а не из посольской поездки в мирный Новгород, куда не так давно он их сам отправил.
– Да что случилось, ради самого неба? Ну, соколики, отвечайте!..
Не столько спрашивал, сколько вопросом удерживал на месте, чтобы не помешали. Но уже понял – беда случилась. И беда негаданная.
Путяту он все же отпустил, когда решил, что с того достаточно. Все еще задыхающийся воевода, осев под бревенчатой стеной, со стоном втягивал воздух. И через миг произнес с дрожью в голосе:
– Страшно там было, Добрынюшка. Я ведь всякого повидал на своем веку, но там… Святым заступником своим клянусь, что такой исполох[1 - Исполох – ужас, паника. (Здесь и далее примеч. автора.)] меня обуял…
Немыслимо воеводе говорить подобное при его ратниках. Но те сами отступали, отходили в сторону, о