Часть первая. Зимний планетарий*

*«Марс», «Уран», «Малый Сатурн», «Большой Сатурн», полу-мифический «Юпитер». Кодовые названия стратегических наступательных операций Красной Армии, проведенных или только запланированных к проведению зимой 42—43 годов.

Архетип: «образца» 1905 года

«… взяли господина Профессора домой. Он почти все время лежал, на обращенную к нему речь ответов не давал, а если и вел какие-то речи, то были они бессвязны и почти неслышимы по слабости его голоса. Я по мере сил помогал Марте, когда приходилось ходить за ним, как за младенцем. Прошло почти две недели, но положение его не претерпевало решительных перемен. В субботу же, войдя в комнату, мы не увидели господина Профессора на обычном его месте. Точнее, – вошел Гунтер, мы услыхали его слабый крик и кашель, а потом были им позваны. Теперь, по прошествии многого времени, я и сам пребываю в сомнении: верно ли его не было? Или мы, все вместе, были поражены той особенной слепотой, коя не позволяет видеть того, что лежит прямо пред глазами? А потом видишь, будто только что прозрел и не можешь взять в толк: как мог не видеть? Но, так или иначе, мы не видели господина Профессора ни в эти сутки, ни в те, что были следом. На утро понедельника рано поутру, мы вошли не питая никаких основательных надежд, но господин Профессор был в кабинете, на своем ложе, укрытый пледом. Поначалу он лежал столь же безучастно, а потом повернул голову к нам. Мы были несказанно обрадованы, потому что это было первым осмысленным движением господина Профессора за все это время. Он был без очков и, по причине слабого зрения, не узнавал меня. Впрочем, – он мог не вспомнить меня и без того: кто я такой, чтобы господин Профессор помнил мою, достаточно ничтожную персону. Но, несколько позже, он меня все-таки вспомнил. Марту же и Гунтера, который явился следом, будто почувствовав что-то, господин Профессор узнал сразу. Он вообще пребывал в ясном уме и полной памяти, только более обыкновенного тих и задумчив. По нужде господин Профессор пошел собственными ногами, только опираясь на нас с Гунтером, и даже позавтракал поджаренным хлебом с джемом и слабым кофе со сливками. Позавтракав, господин Профессор почувствовал слабость и пожелал лечь, вздохнувши, начал говорить, но я не смогу привести слов его доподлинно, а, единственно лишь, постольку, поскольку смог их запомнить и передать своим убогим языком.

По словам господина Профессора, все произошло, когда он писал черновик очередной лекции нового своего курса, и в своих раздумьях он зашел так далеко, что оказался в некоем «пересечении всех пересечений», где, как в фокусе, собраны «все смыслы». Это положение является «совершенно неподвижным и не имеющим размеров» центром некоего «Познаваемого Мира». Иначе господин Профессор именовал его «мир для нас» и утверждал, что «это – одно и то же». Из этой позиции «достижима любая цель» и «теряется грань между мыслью и действием», а «бытие превращается в бесконечную игру, где все цели доступны, и смысл имеет только очередность» причем это – совсем «иной смысл», нежели те, что нам свычны. Постепенно речь господина Профессора становилась все более бессвязной или же это я, по скудоумию своему, все хуже понимал его речи. Потом, будто опомнившись, господин Профессор прервал свой горячечный монолог, и протянул мне некий предмет, заметив, что это «пясть праха», коий он зачерпнул, взыскуя в ходе Игры «бесконечной, но при этом актуальной дробности». На мое робкое замечание, что это – напоминает скорее некоторое вместилище, изготовленное каким-то неведомым мне экзотическим побытом, господин Профессор ответствовал, что «последняя часть пути» оказалась «замороженной» при возврате из «углубления» и «отлилась» в такой форме. Так же, по словам господина Профессора, содержимое может быть «легко явлено», к тому нет «никаких препятствий» и для этого достаточно усвоения даже той части нового курса, коий он предполагал к прочтению и опубликованию по осени сего года, с началом нового семестра, которую господин Профессор уже изволил закончить начерно.»

Якова Беровича, худого (так и тянет сказать слово «постного», оно не