Ловец удовольствий и мастер оплошностей

Вячеслав Борисович Репин

«Ловец удовольствий и мастер оплошностей» – последний роман В.Б. Репина. Взгляд на издательский мир изнутри, глазами писателя. Пренебрежение политкорректностью – как творческое решение. Особый срез эпохи, разрываемой на части непримиримыми взглядами на жизнь, на общество и культуру. Дух внутренней свободы, смелый альтернативный взгляд на жизнь, на современность и даже на современную медицину… – всё это заставляет читателя по-новому взглянуть на свою жизнь. Роман повествует о сегодняшней России, о любви и семье, об эмиграции и современном западном обществе.

“Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…”

    Пс. 90:5

Часть первая

Дом в Ипёкшино, принадлежавший знакомым знакомых, я приезжал осматривать поздней осенью. В Подмосковье я намеревался пожить какое-то время. После долгих лет жизни за границей решение казалось непростым. От русского быта, а тем более от загородного, подмосковного, отвыкнуть проще простого, труднее привыкать к этому заново. Отдаленность от всего привычного, извечные трудности с покупками, необходимость заниматься хозяйством, – всё это и не старо и не ново. Обычный образ жизни мне предстояло променять на одни голые планы. Во Франции, где я прожил много лет, загородный быт всё же попроще. К тому же и планы у меня пока были расплывчатые, самые расплывчатые за всю мою жизнь.

В доме не жили уже больше года. И хотя коттедж, возведенный как готовый сруб, не выглядел запущенным, нежилым, обстановка производила впечатление наспех законсервированного семейного благополучия. Так бывает с дачами при разводах, когда собственность не успели поделить, а о вчерашнем благополучии заботиться уже нет смысла. Да и как поделить прошлое?

Однако не могло не подкупать и доброе, бескорыстное отношение хозяев к моим нуждам. Загородные дома писателям одалживают по сей день. Хозяин дома уверял меня, что я смогу жить в Ипёкшине столько, сколько будет нужно. Жена его, уже бывшая, добивалась продажи общей недвижимости. Но на поиски нужного покупателя мог уйти и год и больше. На меня возлагались только расходы по счетчику. Я чувствовал себя баловнем судьбы, везучим мегаломаном, которому верят на слово…

И вот настал день, уже под конец зимы, когда я выбрался из такси перед воротами дома, давно не открывавшимися из-за сугробов. Было около десяти вечера. Давно стемнело. Стоял мороз. В свете фонаря мельтешил мелкий снег. Темневшие над оградами запертые коттеджи выглядели неожиданно сиротливо, в свой первый визит я даже не обратил на всё это внимания. Свет теплился лишь в двух-трех окнах на весь дачный поселок.

От тишины закладывало уши. В такую зиму я не попадал много лет. И еще не вставив ключ в замочную скважину, я вдруг спросил себя, не здесь ли конец моей прежней жизни…

* * *

С утра я не мог отойти от окна. Зимний пейзаж так и напоминал брейгелевский. Над кромкой далекого леса небо подпирала очередная гора облаков. От нещадной белизны снега и клубившихся облаков резало глаза.

Так и пролетел первый день. Я осматривал большой холодный дом, хозяйство, сходил на станцию за покупками. Смеркалось неожиданно рано. Окна в нижней гостиной-столовой, где имелся еще один выход в заснеженный сад, смотрели на запад. За крышами соседних домов с другой стороны пруда, который угадывался под снегом округлой впадиной, мутновато просматривался яркий солнечный диск. На закате солнце еще раз озарило округу, и теплый свет с оттенками топленого масла заполнил посеревшие комнаты. Мир на глазах стал таять в синеве.

Простой ужин я унес в верхнюю гостиную с телевизором и при свете настольных ламп и уличных фонарей смотрел новости. Внешний мир был тут как тут. И неминуемо заявлял о своих правах. Не умолкали дискуссии о Фукусиме. Бравые русские эмигрантки, повыходившие замуж за местных самураев, наперебой уверяли, что покидать свои дома и не думают, хотя давно пора было согласиться на эвакуацию, чтобы уберечь детишек от растущей радиации. Однако соседи японцы, да и свои мужья, не того, мол, оказались десятка. Не бегут здесь от стихии куда глаза глядят… В Афганистане – очередной