2005
Le nougat
Стучат каблучки. На асфальте жара.
И кто-то задумчиво дышит мне в спину.
Заманчивый крик журавля.
И я уже больше не буду.
Ходить по лугам, по степям, по огромным просторам.
Лишенных любви, доброты и тепла.
Прекрасным узором ложилась над морем.
Заря.
Она, простираясь над горем и воем,
спускалась почти Вникуда.
Она пропадала, лежала, молчала, а может тихонько звала.
Там люди не ходят. Там плещутся звери.
Ягненок заплачет. А я вникуда.
Как зверь одинокий.
Как ласточка в поле. Исчезну в часах бытия.
Они равномерно отсчитывать будут.
Ложится. Вставать. Умирать.
Движенья простые. А может не очень.
И хочется тихо кричать.
Луна очень часто Смотрит нам в спину.
И хочется вечно молчать.
Еще раз услышу немое дыханье.
Почувствую горькое тела дрожанье.
В пустой темноте никто не заметит, как вылетит ястреб,
оставив гнездо.
И выкрикнут дети – Смотрите! Смотрите!
Ястреб летит – значит будет жара.
Проходят столетья. Минуты раздумий
Уносят опять Вникуда.
И хочется плакать, смеяться, забыться.
Спросить у кого-то – где мысли,
где слезы вьют гнезда – где спят?
Затем, превращаясь медленно в фосфор —
как звезды на небе горят?
И манят и ранят – кричат.
А мы их не слышим.
Так просто по улицам ходим и дышим.
Мы спим и не слышим.
Не слышим как плачут,
как плачут и крыльями машут…
Напрасно зовут и кричат. Столетья веками молчат.
Резолюция о всепрощении, о недоумении и об одном одиноком мгновении
Белым пламенем оборачивались цветы.
Одни от доброты. Другие – так просто – от ревности.
Ревности по наитию —
от недосказанности и незавершенности.
Нежно и безнадежно сбрасывая с себя одежду,
уставше и странно глядя в окно,
повторяя все те же скупые и скованные движенья,
в кромешной темноте никто не заметил слезинки на ее лице.
Как часто люди смеялись ей в спину…
Как часто говорили ей тихо, в пол-голоса, гадости —
она старалась не слушать.
Просто не слышать.
Забыть. Все простить.
Но не могла. Не всегда получалось.
Как, например, в то безнадежно-серое утро.
За окном догорала заря, а она все стояла.
Стояла молча у окна и смотрела вникуда.
В далеке был слышен скрип качели. Звон дождя.
Уставшая заря окончательно расстворилась
в призрачном пространстве белого утра и больше никогда.
Больше никогда не повторится это мгновенье.
Только в голове безнадежно стучали мысли.
Отстукивали свои ритмичные такты вековых
непониманий происходящего,
вечных недосыпаний уходяще-приходящего.
Что за окном? Что на земле? И что под рукой?
И как забыть то, что мне снилось?
И как забыть то, что не сбылось?
То, что когда-то так сильно манило-звало.
Обещало, кричало… и не пришло…?
Все проходяще. Все мимолетно.
Реально мгновенье и только оно…
Но вот оно тоже уже позади…
И плачут качели, и тихо льет дождь.
А люди, как звери, нет хуже,
как ёж – нельзя прикоснутся…
Странно, но рядом с людьми всегда чувствуешь боль…
Алюминевые пробки
На глазах горит слеза.
Улетучилась с задворков light-малиновая грусть.
Отчего так очень сложно получается считать.
Раз направо – два налево. Вышел мальчик погулять.
Во дворе лежит конфетка – взять-не взять —
вот в чем вопрос.
Сколько раз была марионеткой. Что еще тут понимать.
Неизведанное
Там клацающие пистолетики, как лошадки бегущие.
Там червячки, скручивающие свое мерзкое тельце втрое.
Там мраморно-серебрянное дрожание
утренноей зари,
и одинокое пение плачущих лягушат —
там все напоминало о тебе,
все напоминало о заре,
быть может ранней, нежной, безнадежной,
первой и последней призрачной звезде.
Оранжевые тюльпаны
Оранжевые тюльпаны —
в них ароматы звезд и ночей голубых.
Я презираю несовершеннство всех атаманов.
В нем кроются беды всех нежных сердец.
И сколько несбывшихся обещаний,
И сколько обманчивых молчаний.
А сколько сошедших с путей поездов…
Где-то бывают откроются двери – в них, забежав иной раз,
Так раскачают жизни качели – что и не вымолвить враз.
Девятая улица
И уповаясь своею победой
По раскаленной солнцем земле
Ножки шуршали —
В простых босоножках шлепала девушка Д.
Солнце светило, плакало небо…
Ножки устали, ручки не оче