Постсоветская комедия

Виктор Юрьевич Кукушкин

Комедия гротеск. «Значит, вы утверждаете, что рождены от непорочного зачатия?» «Я этого не утверждаю, просто, вы сами сказали, что страны, в которой я родился, не существует». Из разговора героя с милиционером. Кризисным 90-м ( вообще всем кризисным) посвящается.

Какие были чувства! Какие мысли! Какие идеи!.. И вдруг началась гонка, гонка на выживание. В результате этой гонки, в результате какой-то непонятной деятельности, он захватил широкую акваторию. Опустился даже на дно. Поднял ил. Вокруг стало мутно и темно. И он решил переждать, пока все успокоится.

-–

Я смахнул все истины, все сомнения, все философские и эстетические рассуждения в поисках смысла, словно провел рукой по мутному от долгого горения огня стеклу, и передо мной открылся иной мир. Я мог разбить это стекло, но побоялся погибнуть, ничего не познав. Я долго всматривался в этот мир, долго изучал, долго наблюдал, и от моего дыхания стекло вновь покрылось капельками пота. Но запотело оно как-то странно: запотело только то место, к которому рука моя не прикасалась. И тогда я понял смысл Революции.

Я отключил телефон, свет, газ, перекрыл холодную и горячую воду, на случай непрошенных гостей забаррикадировал окна и двери. Я еще не знал, что меня ожидает, и потому готовился к самому страшному.

Затем взял ручку и принялся описывать все, что произошло за последнее время. Надо сказать, описание я делал под копирку, в нескольких экземплярах, чтобы, учитывая непредвиденные обстоятельства, разместить свое вещественное доказательство в разных местах. В тот момент, когда я взял ручку, над столом появилась муха, очень крупная муха, не муха, а самолет-бомбардировщик какой-то. Она сделала несколько кругов. Ее тень несколько раз прошлась по записке, нарушила озоновый слой моей головы, и я отложил ручку. Но муха исчезла. Я вновь взялся за ручку, и вновь услышал жужжание мухи.

«Все ясно, – подумал я. – За мной ведется наблюдение, тотальное наблюдение. За мной и, вообще, за всеми нами, уже давно ведется тотальное наблюдение. Они знают каждое наше слово, каждое наше движение, читают каждую нашу мысль».

– Ах ты, противное насекомое! – и я погнался за мухой. И некоторое время кружил вместе с ней по комнате. И потерял ее из виду.

Я застыл на месте и стал ждать. Ждать пришлось долго, но я был готов ко всему. И тут мне пришла в голову еще одна мысль: «Возможно, и сон был придуман как инструмент для исследования наших чувств, для изучения наших мыслей и переживаний. Возможно, сон – не более чем наркоз, во время которого они получают информацию о том, что происходит с нами в действительности, а, проснувшись, мы забываем об этом».

В большом волнении я поспешил к столу, чтобы зафиксировать свое предположение, но, взяв ручку, тут же почувствовал слабость. Буквы закопошились словно насекомые, стены потекли вниз, тело устремилось тоже куда-то вниз. Сознание еще некоторое время цеплялось, пыталось найти точку опоры, но вскоре и оно было потеряно.

Сон, сваливший меня с ног, оказался «мертвым».

Огромная прозрачная капля. Возле капли, словно перед зеркалом, сидит не то муха, не то женщина и прихорашивается.

– А что, муха хоть куда! Жаль, другие этого не всегда замечают. Сейчас кровушки напьюсь и, вообще, будет полный прикид! А кровушка у него, должно быть, сладкая, калорийная!.. Она была бы еще слаще, если бы он уснул. Навеки! Вот тогда б я поживилась! Всех знакомых созвала бы на угощение. Слетелись бы все кавалеры. Боже, какие у меня раньше были кавалеры! Какие у них были толстые жилки на крылышках! Как канаты!.. А еще мне нравились крутоголовые, эти, что из номенклатуры. Тела у них такие разноцветные, аж переливаются. Вот бы такого в мужья! за ним бы я была как за каменной стеной! И всегда сытая. Интересно, где они умудряются в наше время такую калорийную пищу находить? Тут мучаешься, из сил выбиваешься, жизнью, можно сказать рискуешь. Эх, как мне все опостылело!.. Ладно, полечу, попробую еще разок. Может на этот раз удастся охмурить этого урода.

На кровати, в свете лампы, сидел монстр, самый натуральный монстр, и делал вид, что пис