Пролог

Чуткий слух Агарты уловил звук шагов. Шорох земляной пыли, хруст старой хвои под чьими-то ногами…

Агарта улыбнулась. Человек. Шёл-шёл человек через лес Черевеск…

Она всегда радовалась, когда к её дому приходили люди. Впрочем, сама леснитка не стала бы использовать в данном случае слово «радость». То чувство, которое её охватывало в эти мгновения, Агарта называла предвкушением правды или предвкушением справедливости. Когда она ощущала, как кто-то подходит к крыльцу её дома, она упивалась знанием о том, что совсем скоро мир станет чуточку правильнее. Совсем скоро из-под пласта лжи и лицемерия освободится очередная истина. И всё это – с её, Агарты, помощью.

Чего Агарта точно никогда не испытывала в такие моменты – это страха. Она знала, что на её стороне и дом, и весь лес, и что они защитят её, если понадобится. Она не боялась даже тогда, когда была уверена, что гость с порога бросится на неё с кинжалом – а такие тоже захаживали…

Тот, кто оказался у её дома в тот вечер, был другого сорта. Вежливый. Постучал, дверь приоткрыл тихонько, впуская в натопленное избяное нутро дыхание зябкой летней ночи – и только потом вошёл.

Молодой, медноволосый, кудрявый. Волосы длинные, закрывают уши. Куртка из мягкой светлой кожи, большой заплечный мешок, на поясе – меч. Вполне себе богатырь, даже ростом вышел.

В Черевеск обыкновенно приходило три типа людей. Первые – те, кому нечего терять. Вторые – сумасшедшие. Третьи – дураки.

Этот был из третьих. Сияющие глаза, улыбка – вроде бы дань всё той же вежливости, а видно, с какой лёгкостью она появилась на губах. Те, кому нечего терять, приходят обычно с потухшим взором и никогда не улыбаются. Сумасшедших тоже сразу можно отличить. А дураки – это обычно нормальные, весёлые, общительные люди. Только без мозгов, иначе никогда бы не сунулись в Черевеск.

Бывали, конечно, исключения – самые интересные экземпляры. Жаль, что богатырь к таким не относился.

– Ну, здравствуй, гость. – Агарта не сдержала усмешки. – Зачем пожаловал?

– Здравствуй, хозяюшка. – Улыбка парня стала ещё шире. – Увидел огонёк, решил на него пойти. Подумал, если огонь – значит, люди. Если люди – значит, будет мне до Перевлата хорошая компания. А подойдя ближе, я понял, что огонёк этот в окне твоей избы был. Но всё равно счёл нужным повидаться: если человек в одиночестве в лесной чаще живёт, значит, наверное, счастлив будет увидеть другого человека.

«О, я счастлива», – подумала леснитка.

– Ты идёшь в Перевлат? – Она задумчиво покрутила кончик тёмной косы, свесившийся через плечо.

– Да, у меня там дела, – загадочно ответил дурак, напустив на себя важный вид.

– Сократить дорогу, значит, удумал… – Агарта понимающе кивнула головой. – Река, значит, не понравилась.

– По реке – три луны пути, если по воде плыть, по берегу – и того дольше. А по лесу, пешком – не больше двадцати дней.

– Это кто тебе сказал? – удивилась леснитка.

– Да… С приятелем как-то раз по карте вычислили. Мой старик был охотник, всё здесь исходил, и карту нарисовал подробную.

– Но двадцать дней – всё равно много, если путешествуешь по лесу. Особенно, в одиночку.

Дурак только отмахнулся:

– Мне не привыкать. У нас под Рябинохолмском деревенька есть небольшая, там рядом тоже лес растёт. Я, бывало, ходил туда с ночёвкой – иногда на пару дней, иногда на все пять. Чаще с друзьями, но и в одиночку тоже… Какая разница – пять дней, двадцать. Лес – он и есть лес.

– Не испугался, выходит, песен о Черевеске.

– Так ведь это песни. – Дурак пожал плечами.

– Да, но песни эти основаны на были. Люди здесь теряют себя.

– Но ведь ты не потеряла.

– А ты так уверен, что я человек?

На это дурак не нашёлся, что сказать, и снова улыбнулся, как бы оценивая шутку. Леснитка ответила на улыбку.

– Звать-то тебя как? – спросила она.

– Сарий.

– Ну что ж, садись, Сарий. Будешь дорогим гостем. Ты ведь, наверное, проголодался?

– Есть немного.

Изба у Агарты была не то, чтобы просторная, зато уютная. Проход в соседнюю комнату был отделен связками ягод белого папоротника, крупных и гладких, тёмно-вишнёвых, и такие же связки были развешаны на стенах. Печь из обожжённого