33

Виктор Улин

Библейские заповеди запрещают убивать. Но является ли убийцей человек, который обезвреживает террориста, но спасает при этом десятки жизней заложников, вовлеченных в экстремальную ситуацию? Снайпер-антитеррорист живет над заповедям, поскольку охраняет мир, даже если не носит голубую каску. Но он тоже человек, ему хочется покоя и любви, он ищет их, хоть и не всегда находит. Эта книга не основана на реальных событиях, место и действие достаточно условны, но проблемы не становятся менее острыми. Содержит нецензурную брань.

Штеффену Требсу и Михаэлю Руддеку

– моим немецким камрадам

«Кто убьет какого-либо человека,

тот предан будет смерти.»

(Лев. 24:17)

I

1

– Михаэль, ты слышать меня? – раздался в блютузе голос напарника.

– Слышать, слышать, – я автоматически кивнул, не отрываясь от прицела. – Слышу тебя хорошо, Штеффен.

Магазин – небольшой убогий супермаркет – представлял собой коробку со стеклянными стенами. Расстояние через улицу было небольшим, для позиций всегда выбирались ближайшие квартиры второго этажа.

Тонировка стекол отличалась от российской, позволяла мне различать фигуры находящихся внутри. Но все-таки я не мог достоверно определить отношение людей друг к другу.

– Так ты говоришь, он там один? – в который раз уточнил я.

– Он один, никого больше никто нет, – ответил Штеффен через несколько секунд.

– Точно один? Ты не ошибся?

– Я даю тебе полный гарантирен.

Я перевел дыхание.

То, что террорист был один, давало шанс на успех.

– Он требует мешок с пятью миллионами евро?

– Ты немножечко ошибаешься, Михаэль, – немец нервно усмехнулся. – Он требует десять миллионов. Также вертолет, который доставит его в страну, не выдает террористов.

– А на карте осталась страна, которая не выдает террористов? – я пожал плечами, точно он мог меня видеть. – Какое-нибудь Тринидад-и-Тобаго? И вертолет, который на полдороги грёбнется в океан?

– Мой гроссфатер сказал бы «пизданёцца», – невозмутимо поправил Штеффен. – Это одно из первых слов, которому он учил.

– Твой гроссфатер молодец, – согласился я. – Настоящий русский человек.

В самом деле, не будь мой напарник на одну четверть русским, мне бы вряд ли удавалось легко с ним общаться.

Дед Штеффена представлял классический образец человека, которому выпало несчастье жить в стране, где, по словам вождя, «не было пленных, абыли только предатели».

Попав в окружение летом сорок первого года – как неисчислимые тьмы других солдат, по вине бездарных командиров с большими звездами на обшлагах – он угодил в концлагерь. Но там не умер, только переходил из «кацета в кацет». Когда кровавый Жуков взял Берлин, положив десять дивизий на Зееловских высотах, чтобы сделать Сталину подарок к 1 Мая, лагерь попал во французскую зону и это спасло Штеффенова деда от дальнейших мучений. Он, конечно, не знал, что на родине его ждет другой лагерь, с лесоповалом за Полярным кругом и откормленными охранниками, натравлявшими овчарок на людей. Но у него по какой-то причине нагноилась нога, его отправили в госпиталь, откуда он попал в лагерь для перемещенных лиц, потом познакомился с будущей бабкой Штеффена. Русский пленный был красив, как черт, молодая немка влюбилась с первого взгляда, ее не остановило даже то, что запущенную ногу пришлось отнять выше колена и остаток жизни дед провел сначала на костылях, потом в коляске.

Все это Штеффен поведал однажды, когда мы с ним очень сильно напились в баре. Я сильно пожалел, что дед напарника умер в 1998 году – пережив лет на тридцать инвалида своего уровня в родной стране, где так вольно дышит человек – и я не могу поехать в Германию и поговорить с ним по-русски.

Сам я свою великую родину ненавидел сейчас до такой степени, что забросал бы ее ядерными бомбами, начал с Москвы и первую кинул на Кремль.

Но это относилось к разряду размышлений, не имеющих под собой реальной почвы и потому бесполезных.

– Сколько там человек? – спросил я. – Сколько гражданских лиц взято в заложники?

– Sieb’n ‘nd Zwanzig.Vielleicht doch mehr.

Штеффен говорил по-русски лучше, чем пермяки, считающие себя русскими, который окружали меня в родном городе.

Чу