Ира
Эна Трамп
Встреча в Крыму весной 1994-го двух выпускниц московских вузов, окончивших их в последний год существования Советского Союза. В оформлении обложки использована картина М. Плаксиной.Содержит нецензурную брань.
…и тогда я продвинула тезис: что согласилась бы на компанию Льва Толстого. Имелось в виду: спать в одной палатке (это и сейчас меня прельщает); просыпаться утром и идти обрабатывать огород… А вечерами мы разговаривали бы. Покуривая при костерке, где-нибудь на краю участка. Я упускала из виду одно обстоятельство, из-за которого этот интересный опыт был абсолютно исключен: я вела себя так, будто миллионер во времени (можно потолковать о смерти, как иной миллионер не прочь порассуждать о нищете; даже о нищете в применении к себе, – даже о нищете с нищим – введя его за это в свой круг, и предоставив ему свой стол, и свой дом, и свою чековую книжку…) Да, но только время – не деньги: с кем ты о нем состязался? каждый гребет сколько воображает возможным – и рад; а точнее – каждый шмалит и мотает из общего источника, исходя из своего о величине закромов представления… А ведь он, в последние годы, – а именно в этом виду он в качестве компании и представал (минус болезни. Минус еще много чего, но сейчас не будем вдаваться) – очень спешил; у-у, там такое расписание было – куда! Президенту бы мало не показалось. Максимум, что мог позволить – перекинуться в карты; да еще настаивал: «имею право; именно потому, что стыдно». И тут я:
«У места, где трасса
свернула в Израиль
он в роще валялся, задрав к небу нос.
И звезды бесстрастные
с неба взирали,
как Кот Дивуар постепенно становится бос…»*
[* Владимирский придумал.]
Не думаю однако, что была уж так неправа. Что, собственно, значит: «миллионер»? Как не самоощущение. Какая разница – обусловлено ли оно общественными договорами – или это личная мания.
И что? И что? Вот снег пошел. Сыплет и сыплет под фонарями. Что самое печальное на свете? Самое печальное, что для кого-то уже нет этого снега, и этого поля, и этого неба, и этой сигареты «Беломор», и этих фонарей над дорогой. Ничего нет. Так зачем они вообще. Я с тобой. Туда, где нет ничего. Но тогда здесь… Как же: муж, и другие, – все посыплются за нами. И не будет ничего. Ни для кого.
Что же делать, если я такая буквальная наследница наследия Мефодия Николаевича, и не скрыться мне, не спрятаться, ни за какую мифическую «Иру», – и что же ему делать, если наследство попало невесть в чьи руки, и не встать, не хлопнуть дверью, и с Чертковым не замкнуться
думать, как себя обезо-
пасить…
Спи спокойно, дорогой Медведь. – А мои герои?.. Персажи, типонажи?.. Бедные, не уделю им больше от своей жизни ни крошки, стоять им ни два, ни полторак; недодуманным иллюзиям. Со мною Чин, Лина.
Чин знал всех. С Михаилом Боярским он пил водку, у Юлиана Семенова гостил на вилле. А однажды он вечером видел Розенбаума. Сталкер умер – и тут Чин: «…помню лежали мы с ним В СУХУМИ на крыше и он мне говорит пора Чин мне…»
О Владимирском он ЗНАЛ, что тот сломал спину (я узнала это месяц назад). Ну хорошо.
У миллионеров свои забавы. Из своего пятака смотреть с тупым недоумением на грохочущий поодаль мутный сель, не испытывая ни малейшего желания в него влиться. Весь этот, однако, лаун-теннис и катание на пони тоже приелись до последней меры; так что умом я уже начинала колебаться. А не шурнуть ли прямо под обстрел, исключительно скуки ради? Понятно, что лучше мне не будет. Пусть будет хуже. Но думаю, я бы так долго еще колебалась. А тут Лина. Скучающим богатеям самое средство – кого-нибудь облагодетельствовать. Я, напоследок, затеяла было номер с переодеваниями: скромно-прескромно, как самые последние нормальные люди, и почувствовать как они там себя чувствуют, – но что-то сорвалось, не сошлось, с амплитудой колебаний, и как распоследняя дура в последний момент вырядившись в брюки гольф выскочила из дому. Стыдно мне уже было. Чего ты выделяешься-то?.. Чем хвалиться? Лина тоже добросовестно расфуфырилась. И тотчас присосался Чин.
«Попадья на Балду не нахвалится, – Поповна о Балде только и печалится… Яичко испечет, да сам и облупит», –