Порево, крошево, содомия и массовые убийства

Феофан Мидвальдский

«Книги в Удгарде перестали быть областью, где чернокнижник ищет материалы для своих исследований и злодеяний. Сегодня надушенные и украшенные серебром тома служат для развлечения праздных гуляк и пресыщенных девиц. Сегодня продавцы книг и жрецы из скриптория стыдливо молчат о том вреде, что может причинить чтение.»Сборник рассказов, где автор прилежно исследует комедию, нагнетает саспенс, жонглирует гусарами и попами, поучает грядущие поколения, кормит читателя футурологическими прозрениями, торгует помидорами, а также совершает подношения на алтарь Сумеречного и Отвратительного.Содержит нецензурную брань.

Один день отца Фёдора

Сплю и вижу тот же сон.

Стою я на коленях, в келье старца Пантелеймона из Псковской епархии. А он, величественный, благообразный, с бородой белой до пояса, вещает:

– Блудодей ты, расстрига и разбойник, Фетька! Через усекновение уда попадешь в царствие небесное!

Синим сатанинским пламенем вспыхивают свечи в келье. Окружают Пантелеймона бабы голые и черти, пускаются вокруг меня в хоровод! Хохочут бабы, прыгают их титьки арбузные, верещат черти! Прыгает, пляшет в бесовском хороводе старец Пантелеймон и грозит мне пальцем! Страшна борода его и выпученные глаза!

Кричу я что есть мочи, – спаси Господи-и-и-и!

И просыпаюсь.

Крещусь на образа не вставая с постели – уж лет семь как уехал из Пскова, а поди же, до сих пор страсти семинарские снятся. Встаю с перины, уд мой восстал во сне и тянет за собой ночную сорочку. Сотворяю троичные тропари, символ веры, прочищаю нос, пержу звонко, пью натощак сливовую настойку.

– Фёкла! Феклуша, подрясник неси и квасу!

Бас мой трясет окна в моем нынешнем жилище, одном из домов покойного купца первой гильдии Васильева. Челяди у меня две души – кухарка бабка Матрена, да внучка её Фекла, девка молодая, сочная, глупая да смешливая.

Зевая, входит Фекла. В одной руке ковш с квасом, в другой сложенный аккуратно чистый подрясник. Увидав восставший хер мой, девка краснеет и хихикает, подходит, помогает снять ночную сорочку. Пью квас, а девка стоит столбом да косится на образа.

– Феклуша, дура девка, духовника стыдишься? Сколько раз тебе, дурной, говорить – через муде духовника напрямую в бабу входит благодать.

Фекла вздыхает, и расстёгивает верх своего сарафана. На свет Божий выпрыгивают налитые спелые груди, белые и округлые, с алыми, как спелые вишни, сосцами. Становиться предо мною на колени, начинает теплыми пальцами мять и гладить мое муде чугунное, а губами алыми звонко целует массивную ялду. Прижимаются сиськи медовые к моим бедрам, глажу Феклушины не собранные в косу волосы. Кладу копие восставшие девке на чело, и лицо её устами к мудям прижимаю. Лижет Феклуша муде, с сопеньем и чваканьем, усердно, яйца слюнявит и в рот то одно то другое забирает.

Нежно сосет Фекла и старательно, глаза закрывает, тереться сиськами о чресла мои, сосцы приятно скользят по коже. С хлюпаньем муде изо рта выпускает, и к балде раскрасневшейся присасывается – мнет и елозит губами, слюни на титьки белые капают. Выпустила хер багровый, слюнявит палец – и снова в уста берет. Одной рукой держит меня за задницу, а другой, проказница, лезет пальцем мне в дымоход!

Ах, Господи, святые угодники! Научил девку этой дури семинарской, на свою-то на голову! Терзает Фекла зад мой, с хлюпаньем языком по ялде елозит, доит настойчиво уд каменный. Выстреливает хер малафей, надуваются щеки у Феклуши, глотает девка, глотает, да проглотить не может! Плюет малафей на елейные титьки свои, и перстами, дурная, растирает!

Помоги Господь еще один день провести в трудах праведных! Позавтракав щами с капустой, расчесав бороду, выхожу из дома. До чего красив рассвет в Щукино! Через треть версты открывается взору моему сладостная картина – солнышко освещает строящуюся церковь. На душе становиться легко и благодатно.

– Здорово, батюшка!

Улыбаются и кланяются мужички, ломая шапки. Артель каменщиков Сеньки Кривого строит в Щукине храм Господень.

– Благослови Господь на труды!

Неспешно сотворяю крестное знамение в сторону работающих мирян.

Приб