Роман Нелюбовича
Олег Велесов
Как сложится моя жизнь после того, как я приехал в этот городок и встретил наконец ту, о которой мечтал всю жизнь? И как ответить на те вопросы, которые теперь задаю себя я, мои друзья и мои женщины?
1
Нет, это не маразм, сорок два года возраст для маразма неподходящий, рано, но когда я решил уехать жить в деревню, именно это определение слышал чаще всего. Мои друзья, мои боевые товарищи, с которыми и в дым, и в огонь, и за водкой, стучали пальцем по лбу и кривили губы. Только Серёга Копытов кивнул понимающе:
– Давай, – и за это я был ему благодарен.
Однако большинство высказались однозначно:
– Дурак.
Пусть так. Спорить или доказывать что-то я не стал, они не поймут меня, а я не хочу слушать их доводы, поэтому… Грузовичок, перевозивший мои пожитки, остановился у подгнившего забора, из-за которого выглядывало нечто похожее на избушку с двумя окнами по фасаду. Вокруг избушки, как bonus, кучки грязного снега, сухой ковыль и яблонька у покосившейся беседки. Вот и всё, здесь, на этом куске заброшенной земли, я проведу остаток моей жизни. Как это звучит – остаток моей жизни. Словно отложенный приговор.
Я вышел из кабины. Апрель не радовал. Отзываясь на моё настроение, он прикрыл небо тучами и осыпал землю мелкой ледяной крошкой. Ветер гнал эту крошку по земле, заметал наметившиеся проталины, и даже, изловчившись, швырнул мне в лицо целую горсть колючих снежинок. Я поморщился. Отправляясь в дорогу, я надеялся на что-то более тёплое, более радостное, ибо радости мне сейчас как раз и не хватало, но с погодой не поспоришь, под неё можно лишь подстроиться.
Водитель открыл задний борт, помог выгрузить вещи и кивнул на прощанье: удачи. Я вздохнул в ответ: дай-то Бог. Огляделся. Немного же я нажил: связка книг, ноутбук, мешок с одеждой… Роликовые коньки. Зачем я их взял? Покататься по местным дорогам вряд ли получится, разве что повесить их на стену как напоминание о прошлом; у кого-то на стенах висят сабли, а у меня будут ролики.
Я вошёл в дом. Холодно. Пусто и холодно. На узеньком плацдарме комнатушки печь-голландка и старый пружинный диван. У окна небольшой стол, два табурета, комод и двустворчатый посудный шкафчик без одной дверцы. На боковой стене панно с фотографиями. Фотографии старые, пожелтевшие, по углам трещины; лица незнакомые, серьёзные, размытые. Где-то среди этих лиц – лицо моей тётки, ещё живой, не побитой ни годами, ни болезнями. Я не видел её лет двадцать пять или даже больше; после ухода отца она как бы перестала существовать и возникла вновь лишь теперь, в виде этого наследства.
Ладно, будет время рассмотрю всё внимательней, а пока попытаемся жить дальше. Первым делом надо взять в руки веник и вымести мусор из избушки – вместе с её прошлым. Потом… Что потом… Затопить печку и разложить вещи. Огонь вернёт в дом признаки жилья, а вещи дадут мне возможность почувствовать себя дома. Да, именно так, в таком порядке.
В сенях я нашёл старый веник и вымел из комнаты всю пыль. Разбор вещей много времени не занял, а вот с печкой пришлось повозиться. Разводить огонь в печи мне ещё не доводилось, костёр – да, но это совершенно иная технология. Тем не менее, промучившись минут пятнадцать и наскоблив с поленьев немного бересты, я-таки справился с розжигом. Всё, можно отдохнуть.
Поленья в печке начали потрескивать, кирпичи покрылись испариной. Из щели над подтопком выбралась тонкая струйка дыма и поползла к потолку; едкий запах горящего дерева вызвал в душе привычную тревогу. На улице просигналила машина, и сердце ёкнуло – беда. Я встал, подошёл к окну. Снег больше не падал, но воздух по-прежнему был перенасыщен влагой и потому казался густым и плотным, как туман, только у тумана цвет однородный, а сейчас сквозь влагу просвечивали синие прожилки, словно вены. У особнячка напротив остановилась тентованная «газелька», она, видимо, и сигналила. Высокий мужчина в зелёной телогрейке стоял на крыльце и делал водителю какие-то знаки. Сосед. Один из моих новых соседей.
Я отошёл от окна, взял томик Есенина, лёг на диван. Читать не хотелось, не было настроения. Я раскрыл книгу, положил её на груд