Двуликие. Ведьмино пламя
Яна Демидович
Что бы вы сделали, если бы узнали, что ваш отец – тайный чёрный маг, путешествующий по мирам? И, что ещё хуже, он хочет использовать злую силу, которая вот-вот в вас пробудится?.. Шестнадцатилетняя Дайана, не желая творить зло, бежит из дома, но по воле судьбы попадает в другой мир. Замки и бароны в нём – пережиток давнего прошлого. Днём здесь господствуют люди, а ночью – вампиры. Дайана быстро находит себе неприятности… и случайного проводника – язвительного вампира по кличке Двуликий, который нехотя соглашается научить её выживанию в новом мире. Однако Дайана ещё не знает, что главным врагом для неё станет она сама…
Пролог
…В студёном воздухе пахло рекой. Жареной рыбой, завёрнутой в напитанную свинцом газету. Вязкий, как гороховый суп, туман стелился по набережной и с деликатностью опытного карманника обшаривал прохожих. Резво стучали красные каблуки, неспешно ударяли мостовую тросточки из слоновой кости. Над шляпами жеманных красавиц бешено качались страусиные перья – возмущённые так же, как их хозяйки. А пижоны в отпаренных утюгом цилиндрах подносили к личикам своих дам надушенные по-модному платки: не стоит им вдыхать плебейский, прилетевший с той стороны запах…
Громыхали конки и кэбы, от мюзик-холла доносился визгливый смех. В окнах непрестанно шевелились портьеры: костлявые руки выставляли на обозрение матово-белые, таинственно мерцающие шары – и любители спиритических сеансов летели на их свечение, словно безмозглые бабочки. Странные, бледные личности ныряли в лавки экзотических товаров, чтобы вынести оттуда баночку Срединновековой краски, древесную лягушку, застывшую в янтаре, который при свете луны и газовых фонарей…
Стоп.
Больше не газовых.
Дориан остановился и окинул взглядом возникший на пути фонарь. Он горел блёклым, затухающим светом и, судя по всему, готовился с минуты на минуту отдать душу богу электричества.
Но вдруг фонарь поднапрягся. Мигнул. И стал гореть сильно и ярко.
Дориан усмехнулся. Подмигнул фонарю и продолжил путь.
Слабая тень побитой шавкой волочилась у его ног. Пульс, что мгновение назад затухал, точно фонарь, опять бился в запястьях.
Дориан шёл по городу, полной грудью вдыхая сентябрьский воздух. И всё думал. Думал…
Этот город.
Он помнил ромманов, одетых в пурпур и металл, и галеры, гружённые вином и оливковым маслом. Помнил франтов и мотов, извозчиков с красными, обветренными лицами и сорванными голосами… Заливных угрей и пироги с патокой, обязательный ростбиф на каждый воскресный ужин…
А ещё: забастовки и демонстрации, потогонные фабрики и конных полицейских с клинками, вложенными в трости. Окна, забитые мешками с песком, и расколотые надвое дома, налёты цеппелинов и пронзительный вой сирен воздушной тревоги…
Да. Город выиграл многие битвы за Альбию.
Но проиграл всего один бой за него.
Дориан мрачно улыбнулся, провёл рукой по жёстким, свинцово-чёрным волосам.
А ведь город помнил его ещё растрёпанным, востроглазым мальчишкой. Настоящей грозой голубей…
Он замедлил шаг, вынул из кармана тканевый мешочек, набитый сушёным горохом. Взвесил в руке. Потом – вытащил часы-брегет и, откинув крышку, вгляделся в лунно-белый циферблат.
Превосходно. Он всё успеет. И на Обелиск, и на Гибралтарскую площадь. Просто покормить голубей. Просто попрощаться.
Он шёл сквозь ночь, и холодный ветер приятно обдувал его лицо. Когда-то, в далёком одна тысяча шестьсот шестьдесят шестом, этот ветер, воздух, в секунду сжигал лёгкие. От земли исходил такой жар, что дымились подошвы, лопались кожа и глаза…
В память о чудовищном Пожаре и поставили Обелиск, с высоты которого можно было и теперь, в двухтысячном году, обозреть весь Линдо.
Шаги непроизвольно ускорились.
Триста сорок пять ступенек чёрного мрамора. Он преодолеет их в четыре прыжка. Взберётся на самый верх, где темнеет железная сетка. И в последний раз вобьёт в память панораму когда-то любимого города. А потом…
Звездой лежать на белом, точно молотая кость, песке. Дремать под уютный рокот волн, что накатывают на берег. Потягивать через соломинку кровь знаменитой Мэри… И ждать, пока солнце, наконец, в