Итальянский карандаш
Леонид Львович Колос
Случай может кардинально изменить течение жизни человека. А может ли случай переменить характер человека? Как поступит человек, если, например, найдет клад? Это зависит от размера клада или от человека? Герой этого рассказа, студент технического института до поры, до времени понятия не имел, о таком понятии, как «итальянский карандаш». Не знал, что это своеобразная техника рисунка. Случай свел его с этим понятием. Но заставил ли его случай изменить взгляды на жизнь?
Андрей Александрович давно не получал писем. Редко кто сейчас посылает письма. Даже на Новый год ленятся писать письма в конвертах, а звонят по мобильнику. А тут пришло письмо. Пришло в начале января, словно запоздавшее новогоднее поздравительное. Но открытки в конверте не прощупывалось. И без штампов на конверте, не из организации. С обратным адресом. Адрес и обратный адрес написаны от руки. Письмо из Москвы.
«Уважаемый Андрей Александрович. Вам пишет Пирогов Андрей Александрович. Моя мать, Шабрина Нина Ивановна, болея, просила меня написать Вам. Она хотела вернуть Вам одну вещь, которая Вам принадлежала. К сожалению, мне потребовалось время, чтобы найти Ваш адрес. Пытался связаться с теми, чьи телефоны были у мамы. Нашел Ваш адрес через Владимира Ивановича Рогова. Вы его должны помнить. Он учился с мамой и с Вами в институте. Пока он выяснил ваш новый адрес, мама умерла. Но так как она просила, чтобы я нашел Вас, я должен исполнить ее волю. Я надеюсь, что адрес правильный и письмо попадет к Вам. Если Вы ответите, и я буду уверен, что адрес правильный, я перешлю вам то, о чем мама говорила.
С уважением. А.Пирогов»
Так получилось, что та глухомань, куда Андрея занесло после института, засосала его всерьез и надолго. В Москве он оказывался редкими наездами и чаще всего проездом. Точнее проездом с одного аэропорта в другой. Пару раз, все-таки, созванивался с Роговым, а о Шабриной и вовсе позабыл. И не знал о ней ничегошеньки. А потом понемногу и с Роговым переписка разладилась. Но вот отыскали. Новости, касающиеся далекого прошлого, обычно печальны. Вот, пожалуйста, Нинка умерла. Правда, ощущения потери эта новость не принесла. Но все равно неприятно. Нинку он знал, можно сказать, поскольку – постольку. И даже представить ее не мог иной, как видел последний раз на пятом курсе: честно говоря, не такой привлекательной, чтобы запомнить ее образ на годы. И уж вовсе он вообразить не мог, какие его вещи у нее сохранились. Что за ценности, чтобы она их за столько лет не выбросила? В те годы, какие у них, студенческой голи перекатной, вообще могли быть ценности?
Последняя сессия позади. Суровая череда лекций и семинаров, зачетов и экзаменов, наконец, канула в прошлое. Но скоро канет в прошлое и веселая чехарда всякого рода совместных посиделок. И вот группа собралась, кажется, в последний раз в полном составе, как на занятиях. Точнее, абсолютно полным составом, как и на занятиях не случалось. Такие дела, как назначение тем диплома и кураторов не пропускают даже последние лентяи. Мероприятие проходило в сухом бюрократическом духе. Зав кафедрой, еще более уныло, чем читал лекции, зачитывал темы дипломов и представлял кураторов, словно некролог по группе зачитывал. Называл имя студента. Названный вставал. Потом называлась тема и куратор. Некоторые из кураторов были незнакомые, с предприятий и НИИ. Куратор вставал, бросал короткий взгляд на того, на кого ему указал жребий, взгляд парикмахера, когда клиент садится в кресло. Студент смотрел на куратора. Есть контакт! Зав кафедрой зачитывает новую пару. Проходило уныло и закончилось неожиданно быстро. Зав кафедрой не произнес ни слова напутствия. Видно, торопился куда-нибудь. Вчерашние студенты, вышли из аудитории с чувством незавершенности. Распадалась, как карточный домик, связь времен, связь пяти институтских лет. Спускались с четвертого этажа кафедры к центральной проходной института неторопливо, словно похоронная процессия, словно что-то важное потеряли тут, за какой-то дверью. Словно рады были бы хоть какой-нибудь пустячной причине, чтобы ненамного задержаться. Бывают в ж