Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

Игорь Андреевич Бойков

Библия утверждает, что Моисей сорок лет водил по пустыне евреев, вышедших из Египта, чтобы за это время родилось поколение, не помнившее жизни на покинутой родине. А в России, тихо и незаметно, минуло тридцатилетие с начала горбачевской катастройки, память о которой уже не только в сознании молодого поколения, но и у зрелых людей растворяется во мгле времени.

Книга Игоря Бойкова возвращает нас в годы перестроечного лихолетья, когда деградировали идеология и мораль, разрушались экономика и государство, а измена и безумство воцарялись повсюду: от Кремля до самых до окраин страны Советов. Мало было таких, кто устоял в то Смутное время, больше – тех, кто либо с упоением крушил Родину, либо отгородился от последних времен стенами своей «хаты с краю».

Этот роман – о «рождённых бурей», о предательстве и подвижничестве, о том, как, вопреки всему, малая горсть патриотов сохранила честь и верность Отечеству. В центре произведения судьбы юноши и девушки, чья первая любовь погибла в вихре перестройки, проданная и раздавленная неправедной эпохой.

Игорь Андреевич Бойков

Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

© И.А. Бойков, 2019

© Книжный мир, 2019

Часть первая

I

Семейные торжества Ештокины любили отмечать с размахом.

В день сорокапятилетия супруги Павел Федосеевич поднялся рано и, съев сготовленный на скорую руку завтрак, почти сразу с усердием принялся помогать ей на кухне. Вскрывать консервы со шпротами, прокручивать через мясорубку сдобренные хлебом и луковыми кольцами мясные куски, нарезать кубиками очищенный картофель – всё это выходило у него хоть и не слишком сноровисто, слегка неуклюже, по-мужицки, но быстро.

Предложение жены Валентины отпраздновать день рождения в кафе Павел Федосеевич отверг начисто:

– Да где сейчас человеческое заведение-то найти?! – воскликнул он, даже возмутившись от такой несуразной идеи. – “Стекляшка” наша на Заводской? Брось! Убогое меню, обшарпанный зал, ленивые, хамоватые официанты… Ресторан “Причал” на набережной? Тоже – ну его! Там теперь одно жульё собирается. Криминальный элемент… К тому же и столики небось бронируют только своим, по блату… Дома справим твой юбилей, Валя. Я помогу.

Валентина настаивать не стала, вполне удовлетворённая прозвучавшим заверением. Её полные, чуть вывернутые губы разомкнулись, и в стройном, выбеленном зубном ряду прямо посередине, словно неаккуратно наложенная заплата, неестественно зазолотилась крупная коронка.

– Помогай, – благожелательно изрекла она и прибавила с откровенностью. – Не хочется в свой праздник полдня стоять у плиты.

Она и сама не хуже Павла Федосеевича знала, что немногочисленные кафе и рестораны их города либо совсем непрезентабельны и захудалы, либо в них вечно не сыскать свободных мест.

Сын их, восемнадцатилетний Валерьян, поднялся значительно позже родителей, часам к десяти. Под звуки громко вещавшего из кухни радиоприёмника, он, ещё протяжно позёвывая и ковыряя пальцами в уголках глаз, протопал от своей комнаты до ванной.

Валерьян, несмотря на множество роднящих его и с отцом и с матерью черт, общим обликом своим всё же мало на них походил. Несмотря на унаследованную от Павла Федосеевича широкоплечесть, в осанке его не ощущалось ни самоуверенности, ни задиристой юношеской позы. Взор светло-серых, с лёгкой зеленцой, глаз не был по-житейски сметлив и одновременно покладист, как взор матери. Валерьян глядел на людей настороженно и вместе с тем пытливо, выдавая в себе натуру не слишком уверенную, но любознательную и незамкнутую. Спина его, ровная от природы, при сидении или ходьбе несколько сутулилась, словно бы он нёс на плечах возложенный против его воли груз. Возможно, оттого он выказывал в иных случаях привычку слегка вздёргивать правым плечом, словно бы сбрасывая с себя что-то, мешавшее по-настоящему войти во вкус какого-нибудь обстоятельного разговора или же в азарт спора. Сын Ештокиных был росл, русоволос, мягок лицом, но вместе с тем казался ещё очень невзросл, угловат.

Умывался Валерьян неторопливо и неаккуратно. Шумно ополаскивал рот, оглаживал влаж