Вместо вступления

Люди, которые живут в ином измерении, нежели вы, не смеют не то чтобы рассуждать, а даже думать о том, как мало времени потребовалось вам, чтобы забыть о чем-то, и как долго вы что-то или кого-то помните. Они просто ничего не знают о времени, в котором живете вы.

«Всадник белый в небе несся…»

Всадник белый в небе несся.

Ночь упала, как всегда,

Неожиданно, непросто,

Хоть и кажется простА.

Мерит сердце расстоянье

До тебя, – ладонь найдя.

Запрягает утро сани:

Тот же конь —

да свист хлыста.

Не разгаданы дороги.

Нет карманов для ножей.

Бывший всадник одинокий

В изголовье у саней.

Не спеши, рассвет ретивый,

Людям судьбы разбивать.

Человек – сосуд сопливый:

Наливать да проливать.

Что ни дай им – не увидят

Дальше носа своего.

Руки свиты, губы сыты,

СЕРДЦЕМ – рядом никого.

Отправляют день в дорогу

Долю новую искать,

Потому что рядом трогать —

Им за счастье не считать.

В небе ясном нет им света.

Черным белое зовут.

Плачут райские ранетки,

Проливается сосуд…

    2016

«Мне казалось, что мы ОТТУДА …»

Мне казалось, что мы ОТТУДА —

где иначе летят планеты.

где иначе зима обута

и иначе весна раздета.

Где иначе рассветы помнят

о закатах и звездной истоме.

Где всегда неразлучны ладони

и часов не бывает в доме.

Где наш дом – один мир и планета!..

Мы Оттуда – чужою натруской —

проросли на Земле…

чем-то, кем-то…

Оказалось – космический мусор.

«У меня то дождь, то солнце…»

У меня то дождь, то солнце.

Это даже хорошо!

Я люблю, когда забьется

Звездопад под капюшон!

«Наперекор – ни сделать, ни сломать…»

Наперекор – ни сделать, ни сломать.

Наперекор – лишь испоганить душу.

И я б, наверно, съела аттестат,

Чтоб вывернуть учение наружу.

Самой себе глупее стать, чем есть.

А для тебя – глупее, чем я буду.

Наперекор – хотела душу съесть,

Да не нашла достойную посуду…

«Как глупо быть понятной всем …»

Как глупо быть понятной всем —

Как будто спица в колесе!

Пускай меня поймет лишь тот,

Кто спотыкался о фокстрот!

«Похороните меня за…» ложью

«И каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»

    О. Уайльд

Я не знала, любила ли нас бабушка. Да и не хочу, наверное, знать.

Бабушка уже давно была на пенсии, но продолжала работать, и не где-нибудь, а на заводе «Красный Котельщик» – огнеупорщиком. Тяжелая, вредная работа. Ее коротенькие, грузные ноги наливались вздутыми варикозными венами, и оставалось только удивляться тому, до чего же она быстро передвигается и всё успевает: работа, дом, да еще дочь-инвалид вечно в больнице, навещать с «передачкой», а теперь еще – внуки эти… Одна – от одного брака дочери. Другая – от второго… И сколько бы их еще наплодилось, не останови больница! Да, мать – строгая, гавкает, но плохому не научит. Этих безмозглых всегда учить нужно!

Иногда нашу маму выписывали из больницы: в «отпуск» – под ответственность домашних.

– Что ты делаешь, дура! О господи, мучение мне! Понарожала их на мою голову, и сама, идиотка, по больницам. Мужики тебя и угробили! Никогда мать не слушала. – И отталкивала свою непутевую дочь с такой силой, что та спотыкалась о порог и падала.

– Мамочка, не ругайся. За что, мамочка…

– Раньше надо было головой думать. А вам всё мать – враг. Первая красавица была, голос какой, женихи какие сватались, а ты пошла неизвестно за кого – и чем ты закончила! И эти выродки еще мне! На х.. они тебе были нужны! От убийцы нарожала. Тебя угробил, знал, куда бить, – и дочери своей алименты не платит. —

Это бабушка уже о младшей внучке. С таким красивым именем – Любовь. Мама назвала…

Наступали выходные. Бабушкин маршрут был традиционно одинаков – рынок. «Закупиться» на неделю, ато и месяц вперед. Любимая тачка – и пешком до ближайшего рынка. Ее искусству торговаться и покупать всё вдвое дешевле можно было позавидовать, – если бы не так стыдно!

– Уступай, хозяйка. Это рынок. Ни тебе, ни мне. Видишь, двое сирот на моей шее. Мать их больная – то ли живая, то ли нет. А я на пенсию их кормлю-одеваю. Давай, возьму 10 кг яблок, но цену пополам!

Мы с Любой стояли ря