I

Возвращаясь дождливым и слякотным апрельским вечером с похорон коллеги, я купил билет на поезд, отправлявшийся из Ярославля в Москву. Час назад, стоя на отпевании в душной, напитанной терпким запахом ладана церкви, я припоминал те немногие мгновения жизни, что связывали меня с покойным. Кажется, случались какие-то общие журналистские дела лет двадцать назад, две или три совместные командировки, да несколько взаимных приглашений на семейные праздники. Но всё это было так давно, и так мало следов оставило по себе, что я, как ни старался, не смог воскресить в памяти ничего определённого. Со службы ушёл с неприятным ощущением раздражения на собственное равнодушие и с тем муторным, похожим на неудавшийся зевок, сознанием однообразности бытия, которое всегда рождают давно забытые рутинные события, вдруг пронёсшиеся перед внутренним зрением.

Ещё предстояла пятичасовая тряска в вагоне, хриплые вопли музыкантов, табачная вонь из тамбура… Обрадовало лишь то, что в воскресной электричке оказалось свободно – лишь кое-где на лавочках дремали усталые дачники в обнимку со своими баулами, да двое молодых ребят в тамбуре лениво пинали по полу пивную банку, и пронзительный шорох от этой суеты с какой-то нелепой органичностью вплетался в мерный стук колёс. Напротив меня устроился бородатый мужичок в зелёном плюшевом пальтишке, и, развернув газету, принялся читать. Я заметил, что он то и дело отрывается от своего занятия и пристально приглядывается ко мне, видимо, собираясь, но не решаясь о чём-то спросить. Я извлёк из портфеля рыжий томик Фолкнера, исполняя данное себе обещание закончить, наконец, «Шум и ярость». Но книга не пошла – мрачные события, излагаемые автором, накладывались на впечатления от недавних похорон, и неприятно усиливали их. Убрав книгу, я потянулся за смартфоном, надеясь отвлечься интернетом, но индикатор батареи отразил удручающие десять процентов заряда. Я собрался было поднять воротник пальто и подремать, но мой попутчик, поспешно сложив газету, протянул мне.

– Если хотите, возьмите у меня «Известия» сегодняшние.

– Нет, спасибо, – с улыбкой отказался я.

– Ну а поговорить – не хотите? – навстречу улыбнулся он. – Вы, вероятно, с похорон едете? – утвердил, не дав мне ответить.

– Как вы догадались? – несколько смутился я.

– Очень просто. Одеты вы в костюм, то есть, так сказать, к официальному случаю. А что официального может быть в воскресенье в церкви? Крестины, свадьба да похороны. Первые два пункта исключаем – мрачны вы чересчур. Вот и остаются похороны. Что, не угадал?

– Да, но как вы поняли, что я именно из церкви?

– А по запаху, – улыбнулся мой попутчик. – Ладаном пахнете, и я даже сказать могу, в каком храме были. В Архангельском, на Щорса, верно? У отца Андрея секрет есть – он сам варит, с анисовым семенем. Знаете, в церкви поставляют сплошь ладан «Архиерейский» – это такая известная софринская марка. А он – тяжёл, голова болит как надышишься. Вот батюшки и разбавляют кто чем горазд – один анисом, другой – дубовым мхом толчёным, третий – восточными травами. Я когда служил, специально катался в Новый Иерусалим за дымком – там иногда бывают благовония, сваренные по древнерусским рецептам.

– Так вы – священник?

– Да, священник. Точнее – был, – поспешно оговорился он. – Сейчас вот еду в отдел… Не знаю…

– Уволили?

– Это не так называется, – мягко улыбнулся он. – Говорят: запретить в служении. Но у меня другое. Я – сам…

– Почему? – поинтересовался я.

– А вы про пожар слышали на зоне в Кратовске?

– Что-то слышал, – произнёс я, действительно припоминая.

– Ну вот, после этого и решил уйти… Я на той зоне служил, и случилась одна история, – он запнулся. – В общем, посчитал, что не вправе…

– Ясно, – кратко ответил я, решив, что он не хочет распространяться.

– Ну а вы по какому поводу едете? – спросил он.

Я начал рассказывать о похоронах, но мой попутчик слушал невнимательно, вероятно, напряжённо размышляя. Он то вскидывал беспокойный взгляд на меня, то посматривал за окно, где под стук колёс стремительно мелькали бледно-зелёные апрельские пейзажи. По тому, как нервно сжимались его тонкие губы и хмурился