ПАРЛЕНДАРЬ

Поэма конца и начала

1

Был год восьмой.

Луна была слепа.

Она на ощупь шла над горизонтом —

поверх деревьев, задевая горы,

вцепляясь в тучи в поисках дороги.

Был нужен поводырь ей, но его

Луна не ощущала ни вблизи,

ни в той дыре, в которой —

раньше знала —

сияли звёзды.

Луна пыталась вскармливать фонарь,

но ветер задувал её лучину.

Она входила в новый год с надеждой

на обретенье,

но валилась навзничь

под тяжестью отпущенных потерь.

Потери,

рассыпаясь на осколки,

в лицо впивались, в мёртвые глазницы,

ещё сильнее ранили клетчатку

и до того уже ослепших дыр.

2

Был год девятый.

Солнце ускользало

из лап восходов, падая в закаты

так быстро, что едва хватало часу

наполниться хоть капелькой тепла —

живительного, но едва живого —

не согревающего —

ни себя, ни время —

от пустоты сжигаемого сердца.

Пустело всё.

Пустующее сердце

сжигало плоть и разум.

И глаза.

От копоти той – яблоки чернели,

скрипел хрусталик, оболочка жалась

фиброзная, а радужка кроилась,

отслаивая все цвета до бели.

Пустело всё.

И Солнце, и Земля.

3

Был год десятый.

Время пустоты.

Которое, сжимаясь в черноту

Дыры вселенской,

втягивало космос.

И расщепляло атомы и ядра

последних отголосков старой эры,

вдувая пыль в астральные колодцы,

в переработку отправляя слово,

отказывающееся от нови,

не понимающее, что настало время

для перемен воды, несущей мудрость. —

Для перемен.

Для льющейся воды.

4

День два-один.

Восьмой сиван.

Автобус,

взлетевший над просторами России,

готовился к посадке-остановке,

когда мужчина – женщине земной —

сказал:

– Не бойся ничего.

Отныне

и Ты, и Сын мой – под защитой света.

И грязь к тебе уже не прикоснётся

толпы, несущих душу, как лохмотья,

пытающихся затолкать локтями,

догнать дыханием своим гниющим

тот воздух, что тебе предназначался,

и чрево, что хранится для живых.