Назад к книге «Вера и рыцарь ее сердца. Книга третья. Играть с судьбою в поддавки» [Владимир Де Ланге]

Вера и рыцарь ее сердца. Книга третья. Играть с судьбою в поддавки

Владимир Де Ланге

В истории каждой семьи есть события, напоминающие драму или трагедию, но бывают в ней лирические отступления, мистика, комические моменты, главное, чтобы в семье царила любовь между родными людьми и была возможность каждому стать счастливым человеком. Но, если кто взял на себя чужую роль, то напрасно, ибо на чужих дорогах счастье не найти. За годы замужней жизни Вера потеряла свое жизнелюбие и предала свои юношеские идеалы, но она упорно шла к цели, а ее цель уже давно перестала существовать, и как ей жить дальше? После 30 лет семейной жизни, Ронни впервые почувствовал себя свободным человеком. Кто ему помог? Куда приведет его свобода? …

Часть 1

Глава 1

Провести свой медовый месяц в объятиях любимого мужа, было бы неплохо, но у Веры были на сентябрь совсем другие планы. Самая идея медового месяца казалась ей мещанством, ибо сладкое не подается в начале праздника, перед десертом положено отведать первые блюда, то есть, пройти супругам огонь, воду и медные трубы, а потом и «медоваться» можно.

А, если говорить честно, Вера не могла отказаться от двухмесячной путевки по курсу неонатологии, который начинался через полторы недели после свадьбы. Она была уверенна, что поступает правильно, ведь и через два месяца Женя останется ее мужем, а путевка может достаться другому доктору.

Вера уже год работала педиатром в Зерендинской районной больнице, как главный педиатр района она отвечала за организацию здравоохранения детей и по совместительству на полставки подрабатывала неонатологом в роддоме, хотя институтских знаний ей явно не хватало.

Курс по неонатологии проходил в Алма-Ате, он пользовался популярностью среди педиатров всей советской страны и начинался с первого сентября.

Алма-Ата предстала перед Верой ожившей сказкой Шахиризады. Она впервые воочию увидела настоящие горы, снежные горные вершины грядой высились над столицей, как сверкающий браслет на руке азиатской шахини.

Восточная красота Алма-Аты проявлялась в изяществе архитектурных ансамблей, омытых брызгами высоченных фонтанов, искрящихся на солнце. В тополиной тени журчали горные ручьи, неся в город прохладу ледников, но даже броская красота роз, цветущих на городских клумбах, не могли сравниться с изумительной миловидностью алмаатинок, беспечно прогуливающихся по аллеям парков. Тенистые бульвары, шумные площади утопали в зелени дубов и вязов, а плакучие ивы в печали стояли поодаль, словно держали монашеский обет.

Город Алма-Ата представлялся Вере городом вечного праздника.

По вечерам прохлада и покой сходили на город, чтобы освежить дыхание знойной столиц. Природа безропотно принимала сентябрь, и, не смотря на жару, Вере слышалась в дуновении степных ветров прелюдия ее осеннего увядания.

Чтобы описать осень в Алма-Ате не надо иметь сердце поэта, надо просто перестать спешить по делам, сесть на скамеечку в тенистой аллеи и предаться поэтическому забвению, наблюдая за пожелтевшим листом, самозабвенно порхающем в воздухе, и услышать шелест листвы, хранящей запах горячего лета.

Но долго грустить в след уходящему лету себе дороже, ибо с осенью наступает веселая пора базарной суеты, где каждый человек желанный гость торговцев, которые на разные голоса расхваливают плоды садов и огородов. Не удивительно, что от такого изобилия фруктов и овощей голова покупателей идет кругом.

Ярко желтые дыни и полосатые арбузы были уложены в красочные пирамиды, над медовыми персиками гудели трудолюбивые пчёлы, а от груш в их спелой прозрачности просто не отвести было взгляда. Сладкий яблочный аромат, как дух Али-Бабы, носился над базаром, и не купить яблоки, сочные, спелые, было человеку уже не под силу.

Этот базарный переполох напоминал Вере звучание симфонического оркестра, дирижёра которого срочно пригласили к телефону. Она была убеждена, что, если бы ее мама прошлась по восточному базару хоть один раз в жизни, то дачу бы она немедля продала, … хотя нет, не в маминых привычках покушаться на чужое добро, когда есть свое, пусть не сто