Несколько дней в Ярмонге

Вч. Филиппов

МАТЬ

Коля следил за матерью уже несколько дней. Например, сегодня она ходила в магазин. Вчера тот тип зашёл вместе с ней, они явно были пьяные, и смысла торчать тут дальше не было. Коля вернулся в гостиницу и от нечего делать записал об этом в книжечку. Хотя плана записывать не было. Да и зачем? Реально от нечего делать. На потолке жил паук с огромными лапами, на улице гремели грузовики по дороге, лампа светила тускло, комната была как обмокнутая в мочу. На столике валялись упаковки быстрой лапши, которой Коля питался здесь. Изначально он хотел просто посмотреть матери в глаза. И даже был вариант с походом в ресторан. В поезде Коля узнал, что в Ярмонге есть какой-то крутой ресторан, типа, очень давний, исторический. С красными, наверное, стенами и вышколенными официантами.

Она бы сидела вся в золоте и холодно ковыряла лазанью, изредка поглядывая на сына. «Я так и не понимаю, зачем ты приехал. Ну ок, что ты хотел узнать? Если ты думаешь, что я расскажу тебе мелодраму, как я забеременела от врага моего отца, местного аристократа, и как няня помогла тебя той страшной ночью, когда лил дождь, отдать куда-то… ну, сам понимаешь, такого не было». Коля молчал. «Хотя что-то такое было, да, – продолжала она. – Дочь секретаря партии – и вдруг такое. А его… его звали Орех. Ну, кличка такая. Понимаешь, я дочь секретаря, партийная бдительность и дача, конференции в Москве. А мне хотелось танцев, „Бонни-М“, я акварелью, когда никого не было, зелёной акварелью красила веки и волосы начёсывала. И тут – Орех. Паша, конечно же, просто Паша. Сейчас живёт в Америке. Адреса у меня нет, не проси. Если хочешь найти, найди его мать, она уехала на повышение в Москву, когда вся эта заваруха началась. Такая сука была, пиздец. Стала де-мо-крат-кой. Джинсы возила из Польши. Ну, короче, отец рассвирепел, страшно вспоминать. Я с Алькой тогда дружила, умерла давно. Ну как давно. Погибла в машине, мужик бухой был. Короче, она помогла через мать. Я вернулась домой, отец меня принял обратно. Смешно, и через год умер. Эх, бедный папочка. Он бы тобой гордился. Надо же… Своя фирма, да? Во Франции? Надо же. Жизнь закалила?».

Она закурила коричневую сигарету. Почему-то она не снимала норковую шубу, хотя в зале было жарко. «Я не долго думала, оставлять тебя или нет. Ну вот как на духу скажу, сына. Папа устроил меня в МГУ, зачем мне было отказываться от всего? Я, конечно, месяцок поплакала от любви, блять, безумной любви к Ореху. Аборт был не вариант. У меня там не всё в порядке. У меня после тебя ещё были попытки. Неудачные. Ты спроси, спроси, не жалела ли я? Я с головой ушла в дела. То одно, то другое. Папа умер и оставил нас с наследством – партийным, со своим пламенным коммунизмом, чёрт его дери. Перестройка же была, понимаешь! Мне крутиться надо было». Коля понимал: в эти годы в интернатах жрать было нечего. Ему неловко было об этом говорить ей. Он сейчас сидел, весь в Gucci, в заштатном ресторане заштатного города, она ещё кое-как крутилась в делах – с двух точек на рынке не много выходило, а поддерживать образ бизнес-вумен было нужно. «Так что когда Саид меня бросил, после последнего нашего… Я стала чаще думать о тебе. Я даже запрашивала сведения. Не дали, черти. Ну, где наша не пропадала, узнала я всё о тебе. И в интернете нашла даже фотки из Парижа».

Правда, когда Коля прокручивал этот монолог столько раз в своей жизни, мать меняла лица, позу, цвет, выражение, одежду, серьги, иногда детали и имена. Со временем образ немного утвердился, обрёл, так сказать, какие-то более явные формы – совершенно не совпавшие с реальностью. Хуже всего было то, что Коля всё это знал, он же читал своё личное дело. И чем непригляднее были те серые листочки, тем более ухоженной была эта дама за столиком. Однажды она даже при всех бросилась перед ним на колени. Коля в тот раз начал ухмыляться и дерзить, язвить в ответ на её излияния. Что-то про отца даже сморозил. Она тоже ухмыльнулась и пивнула вина. Потом посмотрела сыну в глаза и увидела в них что-то от прежней жизни, от той страшной ночи, и от поездки на дачу, где Павлик снимал тру