Бетти пришла в мою жизнь чудесным ребенком. Красивым, мечтательным и печальным. Бетти любила военных летчиков, а я – ее губы, ее очаровательные, магнетические губы, на которых никогда не бывало улыбки.

Мы встретились с ней в сорок четвертом недалеко от базы «Кэмп-Кук». Выпало несколько выходных, и я, конечно, отправился «искать девочек»… А обнаружил Бетти. В черных туфлях и черном платье-рубашке – простеньком, с широким бантом над верхней пуговицей.

Я так обрадовался, что несколько минут просто стоял и рассматривал этот темный букет, будто зритель на параде. Придумывал фразочки для знакомства, а подошел с простым «Привет, я Фредди».

Бетти ответила, мол, форма Фредди очень идет, – и моя спина чудесным образом выпрямилась, плечи расправились, подбородок поднялся.

Раньше я видел эту девчонку в почтовом отделении и с другими солдатами. Бетти разбивала сердца, а я ходил по их осколкам и думал, что именно у меня все получится, сложится, сойдется. Ну, вышло иначе. Бетти победила в конкурсе красоты и под шепот завистниц уволилась из части. Пропала из поля зрения и теперь, будто черный феникс, явилась вновь. Впрочем, она всегда так делала.

– Говорят, тебя попросили уйти?

– Да, Фредди, как Белоснежку.

– За что?

– За то же – за красоту.

На шее девушки была темная ленточка – будто перевязали цветок, – и я невольно засмотрелся, забыл, о чем шла речь. Да какая разница…

– Ты точно летчик, Фредди?

Я немного обиделся.

– Да, точнее некуда. Самый настоящий, и летаю, да. Я много летаю.

– Не механик, Фредди?

– Нет, Бетти.

– Не диспетчер? Ты очень похож на диспетчера.

– Господи, нет!

Все это происходило посреди убогого бара для военных, где музыка звучала чуть громче, чем хотелось бы, а пиво чуть больше, чем хотелось бы, отдавало самогоном. Я то и дело спрашивал:

– Хочешь потанцевать?

– Хочу, Фредди, – отвечала она.

Мы не танцевали. На сцене свинговали чернокожие квинтеты; дробился степ; звенели стаканы, бокалы и кружки, а вместо воздуха плавал сигаретно-алкогольный туман. Казалось, вдохнешь один раз – и опьянеешь.

Я пьянел от Бетти. У нее были жуткие сны и ворох имен, которые она постоянно путала. Бостонский выговор, смоляные волосы, милая мордашка.

Мне хотелось ее любви, – я так и сказал Бетти. Ночью мы сняли дешевый номер, и, едва вошли, девушка устало легла на кровать. Конечно, я жаждал присоединиться, но Бетти медленно, как падающая юла, перекатилась вбок и покачала пальчиком.

– Нет, Фредди, ты не должен меня касаться.

– Почему? Я чуть-чуть.

Обидно? Да, до глубины души. Я оказался ничем не лучше остальных – такой же дурак, очарованный красоткой. Идиот, кретин, бестолочь!

– Почему, Бетти?!

– Это убогий мотель, Фредди, для убогой любви. Ты хочешь, чтобы у нас была убогая любовь?

Я печально ответил, что не хочу убогой любви, – и всю ночь просидел на полу. Рядом валялся старый выпуск «Лос-Анджелес Таймс»:

Сенатор Бартон К. Уиллер осуждает музыкальные ролики, утверждая, что некоторые из этих фильмов «непристойные и похотливые».

«Я надеюсь, эти картины не будут показывать молодым солдатам в лагерях, – заявил Уиллер. – Многие из этих ребят уже сейчас подвержены достаточному количеству искушений в некоторых учебных центрах».

Сенатор, видимо, знал, о чем говорил.

Время тянулось сладковато-медленно, и нежна была ночь за окном. Постепенно я задремал, уткнувшись в мятое фото сенатора, а утром – неожиданно для себя – попросил Бетти остаться.

– У меня нет денег на отель лучше, но я этого очень хочу. Я только должен кое-что рассказать о себе…

– Нет, Фредди, это плохое начало. Лучше ничего не говори, только купи дождевой воды.

– Дождевой? Которая падает с неба?

– Да, Фредди, она самая чистая.

Она осталась. Вечером, и на следующий день, и на другой. Бетти назвала это «фестивалем убогой любви имени мисс Шорт», и я не обиделся, хотя спал каждую ночь на паркете.

Бетти мечтала стать актрисой. Хотела прославиться и оставить свое имя в чужих сердцах, как воткнутый нож. Бетти любила зеленый горошек и никогда не смеялась; диковатые мысли летали вокруг ее головы, словно перья из выпотрошенной подушки. Запах Бетти застывал на