Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса
Александр Алексеевич Говоров
Туппум (Глиняная табличка)
Василий Киприанов – царский библиотекарь и книгоиздатель. На Красной площади стоит его книжная лавка и типография. Здесь Киприанов трудится вместе с сыном и помощниками, окружённый заботой бабы Марьяны. Размеренный ход жизни нарушает последний день Святок 1715 года, когда в двери их гостеприимного дома постучалась странная девушка с ребёнком на руках…
Впервые исторический роман о Петровской эпохе, Москве XVIII века и судьбе Киприановых выходит с иллюстрациями художника Льва Прицкера.
Александр Алексеевич Говоров
Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса
© А. А. Говоров, наследники, текст, 2017
© Л. Прицкер, иллюстрации, 2017
© ЗАО «Издательский Дом Мещерякова», 2017
* * *
Посвящаю моему сыну Алёше
Глава первая
Тише, мыши, кот на крыше
Когда спустя много долгих лет и ещё более долгих зим Василий Васильев сын Киприанов-младший, став уже московским первой гильдии купцом и комиссионером императорской Академии наук, желал вспомнить, как у него всё так ладно началось да с чего всё так пошло удачно, он представлял себе далёкий зимний вечер в канун Рождества 1715 года, по старому счёту – седмь тысящ два ста двадесять третьего.
В тот вечер засиделись допоздна за работой в недостроенной ещё отцовской типографии, в грыдоровальной, то есть гравюрной, мастерской. Спешил каждый до праздника закончить свой урок, кто при сальном огарке, кто при лучине. Отец, поджав губы и опустя очки на краешек носа, самолично шлифовал готовые плашки. Под деловитый визг напильников и крученье шкива какие уж тут разговоры, но толковали помалу, всё о войне, о дороговизне да о внезапной болезни царя. Впрочем, о последнем более молчали, нежели говорили, но у всякого на уме – что-то станет после Петра? Опять боярщина, сонное царство или наоборот – засилье иноземцев, кулак да взятка?
Вот тогда-то и распахнулась снаружи дверь, как бы знаменуя некий поворот в судьбе младшего Киприанова, и впустила в мастерскую целое облако морозного пара. В облаке этом, словно эллино-языческий бог, явился подмастерье Алёха Ростовцев, который загулял три дня назад. Щёки у него пылали, не то от стужи, не то от бражки, он сорвал с головы малахай и усиленно им размахивал.
– Онуфрич! – взывал он. – Эй, Онуфрич, ты где?
Онуфричем запросто называли отца. Киприанов-старший этим не чинился, хотя в работе никому спуска не давал.
– На торжке-то, Онуфрич, что сказывают, слышь?
Все оторвались от работы, отец остановил крученье станка. Слышно стало, как на воле бесится вьюга, стегает по бревенчатой стене. Алёха, однако, добившись всеобщего внимания, не торопился объяснять, что именно сказывают на торжке. Расстёгивал себе полушубок, щелчком сбивая намёрзшие льдинки.
– Дверь-то за собою прикрой, гулёна! – крикнул ему отставной солдат Федька, который мучился не то от зубов, не то от собственной зловредности. – Да говори, чего знаешь, не томи!
Алёха поднял палец и, оглядев присутствующих, объявил:
– Из Санктпитера из бурха сановник прибыл, наиважнейший!
Вновь завыло шлифовальное колесо, зашаркали напильники. Отец неторопливо протёр очки в серебряной оправе, которые ему подарил сам благодетель генерал-фельдцейхмейстер господин Брюс, и склонился над своей плашкой.
О чём только не болтают на торжке! Если бы про царское здоровье какая новость, а сановник – что ж… Сановники теперь, почитай, чуть не каждую неделю наезжают – то подать им новая, то рекрутский набор!
– Грешно вам… – обиделся Алёха, видя, что все от него отворотились. – А знаете, какой на том сановнике чин? – И выкрикнул, ударив себя в молодецкую грудь: – Неудобь сказуемый, вот!
Все засмеялись, а Киприанов-старший, любуясь отшлифованной плашкой, сказал миролюбиво:
– Ну какой же такой может у него неудобь сказуемый чин?
Алёха перекрестился с опаскою и свистящим шёпотом сказал:
– Сам господин обер-фискал!
Вот это уж была новость под стат