Мастера мозаики
Жорж Санд
Туппум (Глиняная табличка)
Под куполом одного из порталов собора Святого Марка кипит работа – мастера мозаики братья Дзуккато с подмастерьями украшают величественный кафедральный собор. Братья достигли высокого мастерства, стремясь доказать, что ремесло, которое их отец считал недостойным истинного художника, – тоже искусство. Но их противники, алчные и завистливые братья Бьянкини, так жаждут славы, что подстраивают ложное обвинение против Дзуккато…
Мужским псевдонимом Жорж Санд подписывалась Аврора Люсиль Дюпен, баронесса Дюдеван. Писательница считала, что «художник должен беззаветно служить искусству, не соблазняясь ни славой, ни богатством…» Описывая жизнь Венеции эпохи Возрождения, она опиралась на книги итальянского художника Джорджо Вазари, архивные документы судебных заседаний, проводимых над братьями Дзуккато.
Жорж Санд
Мастера мозаики
© А. А. Худадова, наследники, перевод, 2018
© П. И. Болюх, иллюстрации, 2018
© ЗАО «Издательский Дом Мещерякова», 2018
I
– Да, мессер[1 - Мессе?р, мессе?ре – господин (итал.).] Якопо, мне не повезло с сыновьями. Они меня опозорили, и я никогда не утешусь. Мы живём в век упадка, говорю я вам, люди вырождаются, семейные устои рушатся. В моё время каждый старался пойти по стопам отца… даже превзойти его. А ныне у нас не брезгуют никакими средствами, не боятся унизить своё звание, лишь бы разбогатеть. Дворянин превращается в торгаша, живописец – в подмастерье, зодчий – в каменщика, каменщик – в подручного. До чего же все они дойдут, Пресвятая Богородица!
Так говорил мессер Себастьяно Дзуккато, художник, забытый в наши дни, но в своё время пользовавшийся немалым уважением как глава школы живописи, – говорил, обращаясь к знаменитому маэстро Якопо Робусти, который нам более известен под именем Тинторетто.
– Ха-ха! – рассмеялся маэстро Робусти; он всегда был так поглощён своими замыслами, что порой отвечал не подумав, с удивительной непосредственностью. – Лучше быть хорошим подмастерьем, чем мастером средней руки; умелым ремесленником, чем заурядным художником, и…
– Эге, любезный маэстро, – воскликнул старик, слегка обидевшись, – уж не называете ли вы заурядным художником представителя корпорации живописцев, учителя стольких мастеров, прославивших Венецию? Они – её блистательнейшее созвездие. Вы сияете в нём как самая большая звезда, но мой ученик Тициан Вечеллио блистает не менее ярко.
– О, маэстро Себастьяно, – невозмутимым тоном ответил Тинторетто, – если такие светила и созвездия отбрасывают сияние на республику, если из вашей мастерской вышли такие непревзойдённые мастера, начиная с великого Тициана, перед которым я склоняю голову без зависти и неприязни, значит, мы не живём в век упадка, как вы изволили сейчас заметить.
– Что верно, то верно, – с раздражением подхватил уязвлённый художник, – для искусства это великий век, прекрасный век. Но вот что меня огорчает: немало я приложил стараний, дабы он стал великим, а радости он мне не принёс. Я взрастил Тициана, но мне-то какой прок, раз никто обо мне не помнит, не думает! А кто будет знать об этом лет через сто? Да и ныне-то знают лишь оттого, что великий живописец выказывает мне признательность, воздаёт мне хвалу и называет своим дорогим «кумом». Но толку от этого мало! Ах, почему небо не повелело, чтобы я был его отцом! Вот если б он звался Дзуккато или я – Вечеллио! Имя моё по крайней мере жило бы в веках. И через тысячу лет люди говорили бы: «Отец художника был отменным учителем живописи». А мои сынки бесчестят меня – они изменили благородным музам, а ведь у юнцов блестящие способности! Они прославили бы меня и, быть может, затмили бы и Джорджоне, и Скьявоне, и всех Беллини, и Веронезе, и Тициана, и даже самого Тинторетто. Да, я осмеливаюсь так говорить, потому что с их природными талантами да при тех советах, которые, несмотря на свой возраст, я ещё в силах им давать, они бы стёрли с себя пятно бесчестия, спустились с лесов ремесленника и возвысились до помоста живописца.
Так вот, любезный маэстро, снова докажите, что вы мне друг – вы ведь меня удостоили дружбой, – и вместе с мессером Тиц