Записные книжки

Петр Андреевич Вяземский

Князь Петр Андреевич Вяземский (1792—1878) – поэт, критик, мемуарист. При всей многосторонности дарования и длительной – почти три четверти века – литературной деятельности трудно назвать жанр, который вполне представлял бы Вяземского-литератора. Скорее всего, именно записные книжки, которые он вел шестьдесят с лишним лет, в наибольшей степени выявляют умственный и духовный склад его личности. Первую часть книги составляют прижизненные публикации – блестящее собрание исторических анекдотов, афоризмов и острот под названием «Старая записная книжка»; это 8-й том 12-томного собрания сочинений П.А.Вяземского. Во вторую часть (9-й и 10-й тома) входят записки с 1813 по 1878 год – это дневники и путевые заметки, расположенные в хронологическом порядке.

Князь Петр Андреевич Вяземский

Записные книжки

Часть первая

«Старая записная книжка»

Много скучных людей в обществе, но вопрошатели для меня всех скучнее. Эти жалкие люди, не имея довольно ума, чтобы говорить приятно о разных предметах, но в то же время не желая прослыть и немыми, дождят поминутно кстати или некстати сделанными вопросами. Не сравнить ли их с будочниками, которые ночью спрашивают у всякого прохожего «Кто идет?» единственно для того, чтобы показать, что они тут. Вольтер, встретясь однажды с известным охотником до пустых вопросов, сказал ему: «Очень рад, что имею удовольствие вас видеть; но сказываю вам наперед, что ничего не знаю».

* * *

Один остроумный мизантроп, пишет Шамфор, рассуждая о развращении людей, сказал: «Бог послал бы нам и второй потоп, когда бы увидел пользу от первого».

* * *

– Видели ли вы французского короля? – спросил однажды Фридрих у д’Аламбера.

– Видел, ваше величество, – отвечал философ.

– Что же он вам сказал?

– Он со мной не говорил.

– С кем же он говорит? – спросил король с досадой.

* * *

Галкин, добрый, но весьма простой человек, желает прослыть приятным хозяином – и для того самым странным образом угощает гостей своих.

Например, не умея с ними разговаривать, он наблюдает за каждым их движением: примечает ли, что один из присутствующих желал бы кашлянуть, но не смеет, опасаясь помешать поющей тут же даме, – тотчас начинает, хотя и принужденно, кашлять громко и долго, дабы подать пример; видит ли, что некто, уронив шляпу, очень от того покраснел, – тотчас сам роняет стол, а потом подходит с торжественным видом к тому человеку, для которого испугал всё общество стукотней, и говорит ему: «Видите, что со мной случилась еще большая беда?»

Но часто он ошибается в своих наблюдениях. Например, вчера вечером, когда мы все сидели в кружке, он вздумал, не знаю почему, что мне хочется встать, и тут же отодвинул стул свой; но, видя, что я не встаю, садился и вставал по крайней мере раз двадцать, и всё понапрасну.

А нынче услышал я от одного моего приятеля, что он, говоря обо мне, сказал: «Он добрый малый, но, сказать между нами, уж слишком скромен и стыдлив».

* * *

Иные любят книги, но не любят авторов. Неудивительно: тот, кто любит мед, не всегда любит и пчел.

* * *

Панкратий Сумароков – удачный подражатель Богдановича в карикатурных изображениях, коренной принадлежности русского ума. Где француз улыбнется, русский захохочет. Французская эпиграмма хороша, когда задевает стрелою, русская – когда хватит дубиною или ударит топором. Французские глаза любят цвета нежные, но с красивостью переливающиеся; русские радуются краскам хотя и грубым, но ярким. Посмотрите на наши комедии: тут уму нечего догадываться, зрителю дополнять. Всё не в бровь, а в самый глаз; всё так глаза и колет; всё высказано, выпечатано и перепечатано. То же можно сказать и о комическом духе немцев, англичан, испанцев, с той только разницей, что у нас один истинный комик – Фон-Визин, и то в одной комедии, а у тех существует театр народный.

Покойный Жолковский, лучший комический актер Варшавского театра[1 - «Театр Народовы», Варшава. – Прим. ред.], на обвинение в том, что он иногда слишком плотно шутит, отвечал: «Вы, живописцы образованные, не знаете ремесла театральных маляров, а я зрителей своих знаю. Мои декорации, сли