Жизнь после смерти изобретателя Сёмина

Сказать человеку «Я тебя люблю», значит сказать «Ты никогда не умрешь».

Габриэль Марсель.

1. Ожидание

Местечко под названием «Место ожидания» располагалось на берегу Необъятного залива. Его нельзя назвать райским, но для тех, кто не был в раю, можно. С юга виднелись Южные горы, а с севера Северный лес. Воздуха не было, и та свежесть, что всё же ощущалась, была следствием тумана, который обволакивал всё вокруг нежной дымкой: и прибрежный песок, и долина, и силуэты гор, и полоска леса, всё было приглушено и забелено. Над водой кружили чайки: их полёт и крик означали что-то свободное, но одинокое.

К берегу прибило лодку. В ней спал человек в чёрном костюме тройке, галстуке и серой рубашке. Он выглядел как раз на свои тридцать пять: худощавый, удлиненная стрижка, волосы тёмные прямые, на висках с проседью, благородный профиль и одна чёткая морщинка на лбу. Человек лежал съёжившись, и не очень-то вписывался в общую картину, будто кисти голландского живописца. На борт лодки села чайка. «А!» – сказала чайка. Человек зашевелился и, подняв голову, открыл глаза. Но тут же заслонил их рукой, хотя солнца не было: в этих краях не бывает слишком ярких объектов. Лодка тихо покачивала, а человек соображал. Он соображал очень медленно и смутно: при подобных пейзажах, наверное, трудно сопоставлять какие-то факты. Тем более если спешить некуда. То, что спешить некуда, было очевидно с самого начала: с самого названия главы …или после удара по голове. Как можно выжить после такого удара по голове? Зачем бьют по голове? Где голова? Лодка покачивает, и чайка сказала «hi».

А. Солер – прекрасный юноша в белом хитоне и с длинными бронзовыми волосами сидел на прибрежном валуне и, прищурив один глаз, смотрел в рамку из собственных пальцев, как это делают художники, желая выбрать нужную композицию. Если посмотреть на выбранную ситуацию с другого ракурса, то всё выглядит несколько иначе. А с этого уже по-другому. А вот так – совсем ничего не разобрать. А если вы ещё и слепы, то, Боже, упаси! И почему-то кажется, что когда совсем ничего не видно, то можно делать всё, что угодно. Но это неправда: наступит время, когда вы прозреете и начнёте сожалеть о содеянном.

– Что я наделал?! – стонал лежащий в лодке человек. Со стороны это выглядело как приступ аппендицита.

Обесцветил… уничтожил… задушил… низверг… утопил: когда перед ним прошла вся его жизнь, а чувство вины и тщетности стали основой его сущности, человек заметил, что теперь он абсолютно обнажён. Он кое-как вылез из лодки и неуверенно ступил на берег. Казалось, что каждый, кто сейчас встретится начнет его осуждать или скажет, что он голый. Человек посмотрел на себя и с благодарностью отметил, что он уже не наг, а одет в довольно приятные одежды из небелёного льна. Вокруг никого не было. Не зная, кого благодарить за оказанную милость, человек посмотрел на небо, но там тоже никого не было. Сделав несколько шагов вдоль берега, он остановился и стал вглядываться в водную гладь. Потом сел на песок и, от нечего делать, стал сгребать его, зачёрпывать, пересыпать с ладони на ладонь. Пересыпать, пересыпать…

Так можно просидеть долгое время, но время совсем не шло. Non-tik-tak. Пустота в действиях… и в реакции окружающей среды на эти действия… и в реакции на эту реакцию… Может, и не стоит о пустоте, но когда есть кто-то, кто до этого жил во временных рамках и вдруг оказался в тупике с видом на бесконечность, ему остаётся только пересыпать… пересыпать… пересыпать выразительные средства, тщетно пытаясь описать безвременье. Иногда на человека находили приступы отчаяния.

– Ну хоть кто-нибудь! – взмолился он на десятом приступе и вдруг услышал лёгкие шаги. По песчаному берегу к нему приближался старик в одеянии из грубых шкур. Его волосы были длинны и седы, а борода несколько преувеличена. В руке старик держал посох, а с его плеча свисала сума с торчащей из неё книгой и флейтой.

– Почему именно старик? Я имел в ввиду, скорее всего, питомца.

– Ты мог бы пожелать хоть черепашку, но это всё равно был бы я. Пойдем прогуляемся вдоль берега, – старик вглядывался в гори