Голова Сталина

Николай Николаевич Глумов

В наше печальное для России время вышние силы оживляют И.В.Сталина. Встав во главе небольшой, но решительно настроенной группы пермских писателей, он пытается вернуть власть униженному и оскорблённому русскому пролетариату. Обстоятельства благоприятствуют этой прекрасной и трагической затее…

Голова Сталина.

Почти реальная история.

Столетней годовщине Великой Октябрьской

Социалистической Революции посвящается.

В один прекрасный октябрьский день на стенах актового зала краевого Союза Писателей появились первые шесть писательских портретов. Был среди них и Илья Муромец – страж русской государственности и задумчивый Певец Русских Просторов и Носитель Нравственности, увенчанный двумя сказочными позлащёнными берёзками в головах и Детский Шкафообразный Поэт обращавший на себя внимание парой просмолённых безжалостным временем рук, печальными лодочками покоившихся у него на коленях и трогательный в насквозь просвечивающем сквозь неприглядную фактуру прямодушии главный герой нашего рассказа – Певец Пролетариата с устремлённым в прекрасное советское прошлое романтическим взором водянисто-голубых глаз и точёной шарообразной, местами ещё кое-где сохранившей остатки былой привлекательности фигурой.

Автором вышеперечисленных замечательных портретов был довольно-таки состоявшийся, широко известный в узких кругах доморощенной интеллигенции Местный Живописец, и, по совместительству, Начинающий Поэт, автор двух тонюсеньких и по фактуре и по содержанию поэтических сборничков, весьма рьяно желающий вступить на вполне законных основаниях в ряды наших славных поэтическо-прозаических академиков.

И так как на самых примитивных простачков академики наши были ничуть не похожи, то и преподнесённые Живописцем нашим в дар замечательные вышеперечисленные портреты не вызвали в сомкнутых рядах их блестящей писательской когорты как ни особенного восторга, так ни особенного порицания ни за сам факт преподношения вышеуказанного дара, ни за некоторые присущие всем истинным художникам отступления в сторону украшательства от имеющейся в наличии скромной писательской фактуры.

Так Очень Нравственный Прозаик ничуть не обиделся на картинно склонившиеся к его просветленному, чуть ли не иконописному челу позолоченные берёзки, а Пролетарский Поэт – на шарообразную фигуру. Впрочем все прочие академики благоразумно последовали их благородному примеру.

Ну чуточку приукрасил наш Живописец доставшийся им от матушки-природы антураж, прибавил, как принято говорить в окололитературной среде, эпитетов, а в данном случае не поскупился на дорогостоящие краски, и молодец! Значит и видит он их своим богоданным внутренним художническим взором вот такими – сверкающими да многоталантливыми и правильное видение это в дальнейшей его судьбе и в предстоящем его принятии в бессмертную когорту академиков ему непременно зачтётся. А надо сказать, что все они, как один, заранее, за целый месяц до волнующей процедуры голосования были ознакомлены самим Живописцем в обязательном порядке и чуть ли не под роспись в специально заведённой канцелярской книге с двумя его тонюсенькими и вызывавшими лишь задумчивое покачивание академическими сединами поэтическими сборничками.

Живописец наш, в свою очередь, был также человеком неглупым и вскоре стал подмечать в ускользающих взглядах наших академиков на тонюсенькие его сборнички как весьма скептическое отношение к собственному выстраданному всею нелёгкою судьбою своею поэтическому творчеству, так и воодушевление, появлявшееся всякий раз при разглядывании собственных портретов. Вспомнил народную мудрость про кашу, которую маслом не испортишь, и тут же, вдогонку, с пылу с жару, размножил писательскую картинную галерею сразу до десяти, а затем и до двенадцати портретов, раздав, так сказать, всем сёстрам по серьгам, а всем обойдённым долгожданным вниманием и не появляющимся более в дальнейщем нашем повествовании, но участвующим в предстоящем голосовании на выборах его в академики писателям по собственному высокохудожественному портрету.

Но на этом история наша не заканчивается. Однажды (как Живописец сам