CHAS REM. Эти «лихие» 90-е
Коллектив авторов
Александр Грановский
В сборник вошли рассказы замечательных современных писателей, свидетелей крупнейшей социальной катастрофы, разразившейся в девяностых годах прошлого века в самой большой стране мира. В основе каждого рассказа личный опыт автора, воспоминания и свое видение тех, стремительно улетающих все дальше в прошлое событий, круто изменивших жизнь страны и каждого из ее жителей.
CHAS REM
Эти «лихие» 90-е
Дизайнер обложки Евгений Чернышов
Составитель Александр Грановский
© Евгений Чернышов, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4493-5295-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Что объединяет таких непохожих друг на друга авторов книги, живущих, к тому же, на данный момент в разных краях и иногда даже в разных государствах? Прежде всего, то, что мыслят и пишут они на одном языке, и то, что все они родом из одной, огромной страны, которой больше нет. Все они – живые свидетели крупнейшей социальной катастрофы, разразившейся в девяностых годах прошлого века на шестой части земной суши. Каждый из двадцати семи авторов этого замечательного сборника попытался осмыслить момент Великого Разлома и отразить этот факт своей биографии в своем творчестве. В собранных под одной обложкой рассказах – личный опыт, воспоминания и свое видение тех, стремительно улетающих все дальше в прошлое, событий.
Леонид Костюков
Красная Пресня, 1991
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
Н. Гумилев
Будучи москвичом, я никогда не жил в московской гостинице и ни разу не участвовал в экскурсии по городу. Откуда же тогда стрекочет в мозгу: «…булыжная мостовая Красной Пресни, обагренная кровью трех революций…»? Или все же участвовал? Или вел? Я помню, как считал революции, загибая пальцы.
Главное – эта жуткая смешанная кровь – жандармов, рабочих, солдат, случайных прохожих. Тебя запишут в палачи, тебя – в жертвы. Потом, возможно, перепишут по-новому. Но, отдраивая булыжник, ты заведомо не отличишь кровь жертвы от крови палача. Так склеиваются две толпы в единый народ.
Я шел по ветреной Пресне, меняя булыжник на асфальт, широкую стержневую улицу на холмистые переулки, углубляясь, приближаясь к этим Грузинским, Тишинским. Я шел на сценарные курсы – учиться понимать, как устроено кино.
***
Нас учили: сценарий – оптический фокус, по обе стороны от которого – жизнь. Впрочем, это ненаучно. А научно: сценарий – это сорок машинописных страниц через два интервала.
Нас учили: в основе должна лежать простая история. У попа, например, была собака… И концепция зрелища: поп огромный, черный, съемка с колена, против солнца. Собака маленькая, жалкая, съемка с такой трехметровой штуки. Она торопливо ест кусок мяса. Кадык ходит туда-сюда…
Из местного фольколора: две мыши жуют пленку, одна спрашивает у другой: «Как тебе фильм?», другая отвечает: «Ничего, но сценарий был лучше».
За окном ветер гнал поземку, потом гнал сам себя, пустоту. Мы шли к метро переулками Пресни, ветер кинематографично надувал куртки, как паруса. Там и сям в живописных ракурсах мелькали высотные здания. Дымка: поземка, пыль, туман. Можно, наверное, использовать распылители, меловую крошку. Люди встают в очередь. Очередь дрожит на ветру. Автобус с трудом тащится мимо, приседая на заднее колесо.
Простая история: человек хочет научиться играть на скрипке, но у него обнаруживается талант к расстановке коммерческих ларьков. Он расставляет коммерческие ларьки и через десять лет покупает скрипку Страдивари, но играть на ней не умеет, а учиться нет времени.
Женщина выпала из толпы, пробует обледенелый древесный корень носком сапога. О чем она думает? Кто ее обидел? Кого она любит, кто любит ее? Я представляю…
Сценарий был лучше.
В небе мелькнула ворона, как соринка в глазу.
Был девяносто первый год, начало года. В интонациях Горбачева попадались оправдательные нотки. Смысл сводился к тому, что сценарий был лучше.
**