Стихи для галочки

Феликс Чечик

Приглушенный свет и мерцание звука, – это, если коротко, о поэтике Феликса Чечика, автора шести поэтических книг и лауреата «Русской премии» 2011 года, живущего в Израиле. Но за этой «приглушенностью и мерцанием» – слышен голос человека неравнодушного ко времени, обладающего собственным ни на кого не похожим языком.

Феликс Чечик

Стихи для галочки. Стихотворения

«зеленеет листьев медь…»

зеленеет листьев медь

на прибрежном парапете

не писать как умереть

и не жить до самой смерти

то ли яуза-река

то ли брента то ли лета

я пожалуй жив пока

написав с утра вот это

«это как если бы я возвратился…»

это как если бы я возвратился

в лето и зной олимпийского пинска

горе сыновье и в небе медведь

снова и снова смотреть и реветь

хвойные запахи памяти оной

без потолка и в отсутствии стен

это высоцкий в москве раскаленной

или потом на таити дассен

это как если бы «не было-было»

родина песнями сердце вспоила

чтоб устанавливать с мылом и без

чудо-рекорды июльских небес

это… а рядом во гробе хрустальном

или в дубовом не все ли равно

папа вдруг ставший из близкого дальним

светом автобусным и не темно

«как снегом занесённый куст…»

как снегом занесённый куст

за столько зимних лет

оттают оживут к весне

рассеивая тьму

мои товарищи на вкус

товарищи на цвет

на языке понятном мне

и больше никому

«По дороге без конца…»

По дороге без конца

едем спозаранку.

На коленях у отца

я кручу баранку.

Слева леса непролаз,

справа луг и поле.

И рычит и воет ЛАЗ

будто зверь в неволе.

Пассажиры дремлют и

мчатся без движенья.

От бензина и любви

головокруженье.

В небе рядышком звезда.

Ленинград далече.

До свиданья. До свида…

И до скорой встречи.

«Мир ошибок и милых…»

Мир ошибок и милых

несуразностей – вдруг,

будто банный обмылок,

ускользает из рук.

Проржавевшая шайка,

паутина в печи,

и душа-попрошайка

пересохла почти.

«двенадцать лет и в горле ком…»

двенадцать лет и в горле ком

отвергнут дамой бессердечной

мне безразлично на каком

непонимаемым быть встречной

и заливались соловьи

и перешёптывались с ветром

на языке моей любви

неизъяснимо-безответном

«И не ставя ни в грош…»

И не ставя ни в грош,

он поверить готов

в пионерскую дрожь

патриарших прудов,

в позолоченность риз

тополей и берёз,

где Чайковского из

лебединый вопрос.

Он готов. Он всегда.

Он поставил на риск.

Замерзает вода.

И парит фигурист.

Он летит. И назад

нет пути у него.

Как осенний закат

красный галстук его.

«А скажите-ка, братцы…»

Собирала мне мама мешок вещевой.

    А.Межиров

А скажите-ка, братцы,

с чего это вдруг

мне навязчиво снятся

казарма и друг?

Тридцать лет и три года

пролетели как день,

и осталась от взвода

и растаяла тень,

и не просят сегодня

батальоны огня,

только память, как сводня,

вцепилась в меня,

бесконечные стрельбы,

и мороз, и пургу

позабыть бы хотел бы,

да уже не могу.

Не из танковых башен

полка моего

я смотрю, как по нашим

наши бьют огнево,

а из теплой постели,

из прекрасного не

сновидения теле-

репортаж о войне.

«Ни с того ни с сего возвратились ко мне…»

С.Т.

Ни с того ни с сего возвратились ко мне

через столько, казалось бы, лет

разноцветные ленточки в Дарасуне

и дацана мерцающий свет.

Забайкальские розы цвели круглый год

пышным цветом, и цвет был багров,

и санчасть изводила канистрами йод

и зелёнку под смех прапоров.

И две трети полка на плацу без сапог,

исключение – сибиряки.

Но спустился с небес бронетанковый бог

и слонов произвёл в черпаки.

Наступает рассвет. Расступается тьма.

И мы едем вдоль майской реки

ремонтировать и доводить до ума

генеральские особняки.

Приближается цель – удлиняется цепь,

просыпается родины страж.

За вагонным окном бесконечная степь

переходит в таёжный пейзаж.

И в рассветных лучах, сквозь оконную грязь,

добрым молодцам – пьяным бойцам

открывается суть, обновляется связь,

проступает небесный даца