Три минуты до судного дня

Джо Наварро

Книги, о которых говорят

Последние дни холодной войны.

В 1988 Джо Наварро, самый молодой агент ФБР, разрывался между миссиями спецназа и контрразведки. Но его главным талантом было умение читать язык тела. Он обладал сверхъестественной способностью читать мысли тех, кого допрашивал.

На рядовом задании он допрашивал подозреваемого – бывшего американского солдата по имени Род Рамси – и заметил, что когда у того стали спрашивать о другом солдате, арестованном в Германии по подозрению в шпионаже, у него стала трястись рука. Этого было достаточно, чтобы ФБР настояло на начале расследования.

За этим последовала уникальная борьба умов. Агент ФБР, который не мог говорить открыто, чтобы не спугнуть подозреваемого, и предатель, получавший удовольствие от того, что водил за нос своего преследователя. Работа Наварро была осложнена еще и тем, что Рамси не только обладал фотографической памятью, но и вторым по величине уровню IQ, и начинал скучать в обществе людей, которые не соответствовали его умственным способностям. Для того, чтобы не потерять связь, Наварро приходилось продумывать свое поведение на 20 шагов вперед.

Шокирующая инсайдерская история о том, как раскрытие секретных планов ядерного вооружения, грозило полным уничтожением Соединенных Штатов.

Джо Наварро

Три минуты до судного дня

Моей дочери Стефани

Может, ты наконец поймешь, почему меня так часто не было дома

Важно не что с тобой происходит, а как ты к этому относишься.

    Эпиктет[1 - Эпиктет (ок. 50–138) – древнегреческий философ.]

Пролог

17 апреля 1961 года

Место действия – город Сьенфуэгос на берегу большого залива на южном побережье Кубы. Время – раннее утро. Мне семь лет, и я иду в соседний магазин, чтобы купить хлеба на завтрак. Небо вдруг взрывается ревом самолетов. Они стреляют. Мама кричит мне что-то, а я застыл на месте, завороженный происходящим над головой. Меня толкают на землю. Отец, запыхавшись, накрывает меня своим телом. Я лежу рядом с электрическим столбом, чувствую запах черной смолы, которой обмазано его основание, и рассматриваю царапины, оставленные «кошками» электриков.

Отец шепчет, чтобы я не шевелился и не поднимал голову, но я все равно пытаюсь разглядеть, что происходит в небе. Из самолетов выпадают какие-то блестящие металлические предметы – не снаряды (как я узнаю потом), а отстрелянные гильзы. После налета мы, ребятишки, будем часами искать их на земле. Мы пока не знаем, что в часе езды от нас, в заливе Свиней, началось американское вторжение.

На следующий день люди Кастро пришли за моим отцом.

Его удерживали девятнадцать дней – избивали, мучили угрозами, почти не кормили, как и тысячи других несчастных, которых без предъявления обвинений закрыли в местном спортивном комплексе. Потом другой узник отдал ему свое удостоверение личности. Тот человек знал, что мой отец ненавидит Кастро и в конце концов будет признан контрреволюционером.

Шанс был невелик, но в неразберихе отцу удалось выйти на волю. Он вернулся домой – к маме, ко мне и двум моим сестрам, – но только на пару часов. Он собрал немного вещей, не взял даже чемодана и сказал матери, что должен бежать, пока охранники не заметили ошибку и он не оказался вместе с другими контрреволюционерами у стены, в ожидании расстрела. Через несколько недель тысячи людей действительно были казнены или просто исчезли.

Куда ушел отец? Он не сказал. Он не хотел, чтобы мы это знали, ведь солдаты могли вернуться. Он обнял нас всех и поцеловал меня последним. Верный царящим на Кубе патриархальным обычаям, он сказал мне на прощание: «Теперь ты главный в семье. Ты должен стать мужчиной». Слезы покатились у меня по щекам, я еле держался на своих тощих ногах. Так закончилось мое детство.

Через неделю кубинские солдаты, которые тайно наблюдали за нашим домом, ворвались к нам среди ночи и обыскали все комнаты. Они ушли ни с чем, но сначала согнали нас в гостиную и погрозили винтовками. Намек был ясен: нужно бежать. Америка стала для нас землей надежды.

А теперь перенесемся в 1971